Изначально мне не казалось все это таким уж страшным. Я думал — перетерплю, ведь цель многое искупает. Но через месяц уже очень близок был к тому, чтобы взять самоотвод. Опять же — не давало только чистое упрямство. И то, что с каждым прошедшим часом время высадки приближалось.

83

До Поворота я думал, что больше того, как мы уже работаем, работать нельзя. Оказалось — можно. Начался демонтаж синтезаторов. Я по своему техническому невежеству считал, что синтезатор — это коробка субатомного преобразователя размером с мою каюту, напичканная электроникой. Черта с два: сотни футов проводов, тысячи плат и микрочипов, изотопные пушки, лазерные накопители — вся эта дрянь пряталась под полом синтезаторной, и каждую деталь, каждый провод нужно было упаковать, отмаркировать, доставить к шлюпкам и передать карго.

После ферм я шел в столовую, не присаживаясь съедал свою порцию каши и отправлялся в коридор около синтезаторной. Там складировались коробки, которые следовало перенести к лифтовой шахте. Контейнер теперь непрерывно ходил вверх-вниз, поднимая в Черный коридор подготовленные к погрузке упаковки: в большинстве мастерских работа не останавливалась даже ночью, люди трудились на износ, забыв про бильярдную, спортзал и праздную болтовню после ужина. Я таскал на спине тяжеленные ящики, сгружал их в контейнер, выпивал кружку теплой воды из бака и снова возвращался к синтезаторной — за следующей партией.

На сон оставалось часов шесть, и поддерживала меня только мысль, что через две недели мы улетим с Корабля на планету, где будет вдоволь воды, еды, воздуха и времени, чтобы выспаться.

Я мог бы попросить Нора снять мучительную непрекращающуюся боль в мышцах, которая изводила меня и днем, и ночью. Но он возвращался сверху совсем вымотанным — с черными кругами под глазами, с опухшими веками, еле живой от напряжения и головной боли. Я прижимал его к себе, укутывал в одеяло, гладил по отросшим темным волосам, которые неожиданно завились на концах крупными кольцами. А потом мне всю ночь снились пустые танки, скребки, перепутанные провода и бесконечные ящики, которые нужно было тащить к шахте.

Брагу мне предложил Дик. Случилось это за неделю до намеченной эвакуации, вечером. Я только-только вылез из танка, насквозь мокрый от пота и антисептика, и стоял, пытаясь размять ноющую поясницу. Дик покосился на меня, ушел куда-то в подсобку, а затем вернулся, держа в руках пластиковый стакан, сунул его мне.

— Выпей. Полегчает. Но только один, а то развезет.

Стало действительно легче. Я, конечно, знал, что алкоголь снимает мышечные спазмы не хуже таблеток, только с более кратковременным эффектом. Но сейчас меня вполне устраивала и пара часов без уже ставшей привычной боли.

Перетаскав к контейнеру несколько десятков ящиков, я вернулся на ферму, забрался в подсобку и налил себе еще стакан браги. Дик не обеднеет, а мне очень хотелось хотя бы одну ночь провести без мучительных попыток найти наименее болезненную позу и при этом не разбудить Нора.

В каюту я пришел немного раньше, тщательно прополоскал рот, избавляясь от характерного «карамельного» запаха. Нор все равно почувствовал, когда мы легли спать, поморщился, но ничего не сказал. Я уловил его недовольство, помноженное на головную боль и усталость, и собирался уже объяснить, что вовсе не собирался напиваться, однако Нор отвернулся к стене и натянул на голову одеяло.

После начала демонтажа синтезаторов у меня почти не было времени заглядывать к родителям, Раде или друзьям. Но на следующий день после работы я снова выпил. Идти в каюту и натыкаться на сердитый взгляд мелкого не хотелось, так что я решил пересидеть какое-то время у Рады, чтобы Нор успел заснуть.

Она перебралась к Бену сразу после того, как мы заключили договор с верхними. Я обнаружил это, когда принес сестренке тот диковинный фрукт — Нор называл его мандарином. Мандарин оказался ужасно кислым, но запах держался в каюте целых два дня, и на душе становилось радостно: совсем скоро у каждого из нас будет много фруктов — настоящих, живых, а не увиденных по визору. Пожалуй, ради такого можно было вынести и тяжелый труд на фермах, и переутомление, и даже вынужденное сексуальное воздержание.

Рада что-то шила, Бен укладывал в пластиковую сумку какие-то вещи: каждому разрешили взять в шлюпки ручную кладь с самым необходимым или дорогим.

Конечно, сестренка сразу почувствовала запах браги, нахмурилась, но Бен замахал на нее свободной рукой.

— Малышка, брось! Невен взрослый парень, если и позволил себе один раз расслабиться — ничего страшного.

— Знаю я этот «один раз», — пробормотала Рада. — Куда только Нор смотрит!

— В мониторы, — искренне сказал я и сел на свободный стул. — Не сердись. Я хоть уснуть смогу сейчас, слава Пространству.

— А что твой мелкий — не помогает? — удивился Бен, устраиваясь на кровати рядом с Радой. — Он же лекарь. Или к Бличу сходи, возьми какое-нибудь лекарство.

— Он сам еле живой, — я покусал губы. — Мне смотреть больно, какой Нор усталый сверху спускается. У него занятия по шестнадцать часов, хотя перед эвакуацией пообещали сутки полного отдыха. А у Блича и без меня дел по горло — ему ведь надо полностью разобрать и упаковать все приборы из лазарета. Нора с Роем помогают, конечно. Но все равно я не хочу его дергать по пустякам. У Дика в подсобке есть немного браги, а я ведь не галлон за раз выпиваю. Один стаканчик, чтобы расслабиться.

— Другие почему-то не расслабляются стаканчиками, — по-прежнему сердито ответила Рада. — А тебе обязательно нужна эта дрянь.

— Да все расслабляются, — Бен приобнял ее за плечи. — Ты просто не видишь, а к Реттисси сейчас за брагой все бегают. Усталость, нервотрепка, страх. Я бы тоже расслабился, но Блич сказал, что с лекарствами нельзя, а я же до сих пор какие-то таблетки пью. Так что вынужденно трезвенник.

У Бена и сестренки я просидел чуть ли не до полуночной рынды, а когда вернулся в каюту — Нор уже спал. Я присел на кровать, поцеловал его в нахмуренный лоб и пообещал себе, что завтра обойдусь без браги.

Но к концу следующего дня мышцы не просто ныли — вопили от усталости и перенапряжения. И я, малодушно плюнув на собственное обещание, выменял у Реттисси пинту браги.

Нор терпел меня еще четыре дня — до того вечера, когда в коридорах около зала собраний вывесили крупные фотографии Гебы. Их сделали радиотелескопом Корабля, и на огромных — во всю стену — листах отчетливо виднелся голубовато-зеленый шарик в завитках белоснежных облаков. Ужасно похоже на Землю, какой мы знали ее по записям на кристаллах. Левая часть Гебы оказалась почти свободна от облачности, и хорошо просматривались материк, тянущийся вдоль экватора, белые шапки полярных областей и россыпи гигантских островов в южной и северной частях океана.

Я стоял в толпе, собравшейся в коридоре, слушал восторженные крики и думал о том, что совсем скоро все мы окажемся там — на берегу океана, или среди бескрайних лесов, или даже в горах. Под нашими ногами будет земля, над головой небо, а вокруг — огромный мир. Наш новый мир, в котором никогда не закончатся ни воздух, ни вода, ни еда. И где каждый из нас сможет жить, не мешая другим — так, как захочет.

— На эвакуационном посту в Полисе каждому сообщат номер шлюзового отсека, — сказал нам Базиль накануне, на последнем собрании. — В коридорах сделают указатели — где какой шлюз. После того, как все люди соберутся, закроются диафрагмы отсеков и откроются диафрагмы переходников в десантные шлюпки. Каждый займет свое место в амортизационном кресле, детей до трех лет должны держать на руках взрослые, более старшие садятся самостоятельно. Не забудьте опустить колпаки сфер после того, как ряды окажутся полностью заполненными. Бортинженеры перед стартом пройдут по шлюпкам и проверят фиксаторы. Больших перегрузок не ожидается, только в течение первых пяти-шести секунд, но медики нас заверили, что это не опасно. Шлюпки будут находиться в полете чуть меньше трех суток, запасов еды и воды достаточно, желающие смогут получить капсулы со снотворным длительного срока действия — до двенадцати часов. Передвижение внутри шлюпок — только после разрешения пилотов по внутренней связи. Все вопросы — к бортинженерам.