Открыть нардом Благовещенские и другие устроители из молодежи решили постановкой какой-то революционной пьесы, кажется, о событиях революции 1905 года. В этой пьесе одно действие происходило на баррикадах. На сцене — Москва. Неужели же все это можно показать у нас в Черни?! Правда, и в старое время в земстве иногда устраивались любительские спектакли, обычно какие-нибудь смешные водевили. Имелась для них и декорация, которая в обычное время разбиралась и хранилась во дворе в сарае. Но декораций было всего две: комната и сад или парк, смотря по пьесе. Деревья были настолько неправдоподобны, что одинаково годились и для того и для другого. Внизу — серые вертикальные полосы, очевидно, стволы; вверху — что-то зеленое, коричневое, синее, очевидно, зелень ветвей и небо. В тех случаях, когда по ходу пьесы нужно было изобразить сад или парк зимою, на пол сцены стелилось что-то огромное белое, не то ковер, не то какое-то покрывало. Оно изображало снег. Правда, при этом деревья оставались по-прежнему зелеными, но зритель это охотно извинял. Можно было также представить себе, что это зеленеют сосны или ели.

В общем, для любительских водевилей декорация имелась. А для новой, революционной пьесы с видом на Москву, с баррикадами на улице?! Вообще такая затея всем чернским жителям казалась неслыханной, невозможной, неосуществимой!

Но Сергей Благовещенский был ведь наполовину москвич. Он кое-что повидал в театрах. К тому же он был и механик, и художник. И вот он объявил, что всю сцену переделает заново и специально для этой пьесы напишет новые декорации. За красками, кистями и прочими необходимыми принадлежностями для писания декораций Сергей был командирован в Тулу. Оттуда он и привез все, что нужно.

Ну, а холсты и прочий материал имелся в изобилии в бывшей лавке Ивана Андреевича Соколова, так что за этим и ехать никуда не понадобилось.

Исполком выделил в помощь Сергею столяров. Они натягивали холстину на огромные подрамники, и бывший зал заседаний земской управы превратился в театральную декоративную мастерскую.

С каким благоговейным страхом заглядывали мы, подростки, в этот «храм искусства». Нужно сказать, что Сергей Леонидович был лет на двенадцать — пятнадцать старше нас. Кроме того, он обладал весьма крутым характером и терпеть не мог, когда разная «мелкота» шлялась, мешала ему работать. Поэтому заходить к нему в мастерскую без дела не очень-то рекомендовалось. Но зайти все-таки ох как хотелось! И мы, рискуя быть с позором изгнанными, придумывали разные «сомнительные» дела и старались проникнуть в зал.

На холстах, лежавших на полу или стоявших у стен, были изображены дома, заборы, палисадники, ворота… А посреди зала был разостлан огромный холст. На нем Сергей Леонидович рисовал задний план сцены — настоящий Кремль с кирпичной стеной, башнями, дворцами, соборами и колокольней Ивана Великого.

Пока Сергей Леонидович рисовал все эти чудеса, местные барышни усиленно вязали из шелковых ниток нечто похожее на огромную рыболовную сеть. Эту сеть предполагалось натянуть перед задником с видом на Кремль. Сергей Леонидович объяснил, что тогда Кремль будет виден словно сквозь легкую дымку тумана и будет совсем как настоящий.

«Но как же все это осветить?» — недоумевали не только мы, ребята, но и взрослые — участники этой небывалой для нашей Черни затеи. Раньше сцену обычно освещали тремя-четырьмя керосиновыми лампами. Но сколько же их теперь потребуется?! Где их все разместить? Коптить вдруг начнут или, еще хуже, не вспыхнули бы — еще пожар наделают!

На все эти «охи» и «ахи» Сергей Леонидович только загадочно улыбался. Ясно, что он что-то еще затевал. Но что именно? Что за тайна? Увы, никто из нас этого не знал.

Младшие братья Благовещенские тоже не сидели без дела. Исполком командировал их в Москву приобрести инструменты для струнного оркестра, а также грим, парики и костюмы для будущих спектаклей.

Благовещенские вернулись в Чернь недели через полторы. Они привезли с собой чуть не полвагона разного театрального и музыкального добра. На станцию отрядили целых две подводы, чтобы доставить в нардом все имущество.

В разборке этого добра и мы, школьники, тоже приняли самое деятельное участие. Миша и Ваня Благовещенские были немногим старше нас: Миша — с первого курса университета, а Ваня — со второго. Их мы совсем не боялись. Оба веселые, озорные — в общем, свои ребята.

Самым интересным из того, что они привезли из Москвы, были, конечно, музыкальные инструменты: балалайки всех размеров, начиная от крохотных — не помню уж, как они назывались, — и кончая огромными басами и контрабасом.

Сейчас же по приезде Миша принялся набирать желающих участвовать в струнном оркестре народных инструментов. Желающих набралось порядочно, по, увы, солистов, которые могли бы на балалайке вести основные партии, совсем не оказалось, вернее, один-единственный — сам Миша. Все остальные могли только с грехом пополам выучить аккомпанемент.

Как же быть? Из этого затруднения Миша нашел отличный выход. Балалаечников настоящих у нас не нашлось, зато было довольно много мандолинистов, а почему бы и не устроить смешанный оркестр? Основные партии будут исполняться на мандолинах, а басовый аккомпанемент — на балалайках. А почему бы и гитары сюда же не добавить — тоже струнный инструмент, благо у многих из чернских были свои гитары. И вот в конце концов образовался весьма своеобразный оркестр уже не чисто русских, а итало-испано-русских инструментов. Одно было несомненно, что при всем своем интернациональном характере это был оркестр струнных инструментов. Репертуар его оказался весьма несложен: всем нам уже хорошо знакомые революционные песни и вещи для танцев — старинные вальсы, краковяк, падеспань, падекатр, венгерка и, конечно, русская плясовая.

Собственно, мандолинистам и гитаристам все это разучивать было не нужно, и так все отлично знали. Только балалаечникам-басовикам предстояло выучить весьма несложный аккомпанемент. Дело немножко осложнилось тем, что почти никто не знал нот. Но Миша и тут быстро вышел из положения. Он просидел, не выходя из дому, несколько дней и принес всем исполнителям по альбомчику цифровых нот. Их-то уж каждый мог прочесть и разучить.

Начались репетиции. Я немножко умел бренчать на гитаре, поэтому тоже принял участие в оркестре. Но главное было в том, что я как музыкант оркестра имел теперь полный доступ в нардом в любое «рабочее» время, то есть когда там шли репетиции и прочие подготовительные дела к предстоящему торжеству.

И вот наконец выяснилось самое интересное, что таил так долго от всех нас Сергей Леонидович. Оказывается, он разузнал, что верстах в тридцати от Черни есть старинное имение княгини Имеретинской. В этом поместье имеется маленькая электростанция. Сергей Леонидович просил исполком разрешить перевезти ее в Чернь и осветить электричеством все здание нардома.

Рассмотрев предложение, обсудив его, исполком постановил передать электростанцию чернскому народному дому, а одновременно передать ему и всю картинную галерею, и всю обстановку дворца княгини Имеретинской.

По самому последнему снегу, вернее, уже в распутицу, целый обоз, возглавляемый Сергеем Леонидовичем Благовещенским, тронулся в дальний путь в деревню, но не за хлебом или овощами, а совсем за иным грузом — за электростанцией, за роскошной обстановкой, скульптурой, картинами и прочими редкостями.

Как описать мое огорчение, даже просто отчаяние! Перед самым культпоходом я ухитрился заболеть ангиной и слечь в постель.

Электростанцию и все музейные диковинки привезли в Чернь, когда я еще болел. Сережа ходил смотреть. Пришел и рассказал, что «очень интересно!»

— Такие картины есть, что и в Москве не сыщешь! И статуи разные. А уж про обстановку и говорить нечего: все шелк, да бархат, да золотом отделано. Сергей Леонидович рассказывал: приехал он, а обстановку-то почти всю крестьяне уже разобрали, поделили. Ну, он парень не промах — давай все назад. Все поотобрал и привез. Даже страшно в нардом мебель такую ставить, — покачал головой Сережа. — Как полезут наши ребята в сапогах на этакие стульчики, диванчики, только держись — сразу все поломают.