— А электростанция какая из себя? — спрашивал я.
— Да так, с виду не очень интересная, машина как машина. Интересно будет, когда заработает да осветит. А сейчас что…
Вскоре после того как электростанция благополучно прибыла в наш город и ее временно сложили в саран, Сергей Леонидович уехал в командировку в Москву закупать все необходимое для освещения нардом а.
А мы тем временем принялись расставлять в нардоме вещи, привезенные из музея Имеретинской. Мебель расставили по комнатам. А в фойе поставили еще скульптуру и по стенам развесили картины.
Увы, мы, молодежь, тогда просто не понимали, какими сокровищами искусства мы украшаем наш нардом. Вспоминая теперь все это, я с уверенностью могу сказать, что ни в одном нашем театре нет таких картин, какими были украшены стены фойе. Тут были подлинники многих лучших мастеров, в том числе Шишкина, Айвазовского и многих иностранных художников, имена которых я не знал. Вспоминаются мне чудесные виды Италии, море, горы вдали, все залито солнцем. Но более точно вспомнить, что там было изображено, а тем более имена авторов, я не могу.
Забегая вперед, должен со стыдом и грустью сказать, что постепенно все эти ценности куда-то пропали. Никто их особенно не хранил, и никто за них не отвечал. Так, разошлись по рукам… Впрочем, все это случилось уже несколько лет спустя, когда все к этим картинам давно уже пригляделись, перестали на них обращать внимание. Но тогда, когда они были только что развешаны, это произвело на всех нас незабываемое впечатление.
Вот она, новая власть, новая жизнь! Все для народа!
Конечно, никто из нас, ребят, так не говорил да, верно, толком и не понимал этого, но все мы, может быть даже бессознательно, это чувствовали. Ведь когда-то на все эти редкости глядела только хозяйка поместья княгиня Имеретинская да ее родные и гости. А теперь это все наше, все мы смотрим на эти картины, статуи, на эту роскошную обстановку. Все это украшает уже не княжеский дворец, а наш чернский народный дом. И от этого, может, и не вполне осознанного ощущения становилось как-то радостно на душе.
А скоро по всему нардому загорится настоящее электричество и сцена будет освещена уже не керосиновыми лампами, а верхним и нижним соффитами, совсем как в Москве. И декорация будет совсем не та, что двадцать, тридцать, а может, и все сто лет назад — комната и полусад-полупарк, — нет, теперь будет новая роскошная декорация с видом на Москву, на Кремль в туманной дымке утреннего рассвета.
Да неужели все это не сон, а сбылось наяву? Ах, как хорошо, как чудесно, как весело!
А вот многие из взрослых, особенно из пожилых людей, совсем так не радуются. Даже Михалыч, когда узнал, что весь музей княгини Имеретинской мы перевезли в свой нардом, — даже Михалыч неодобрительно покачал головой и проворчал:
— Вот это уж совсем ни к чему. Лучше бы в Москву отправили, в Третьяковскую галерею или в музей какой…
Старый смешной Михалыч! Неужели он не мог понять, что в Третьяковской галерее и в музеях Москвы много и картин, и скульптуры, и всяких редкостей. А вот у нас, в Черни, никогда ничего подобного не было. Зачем же нам все это куда-то отдавать? Лучше пусть у нас остается. Чем наш нардом хуже любого музея?!
Так думали и я, и Сережа, и все наши сверстники, думали и втайне подсмеивались над ворчанием стариков.
А вот теперь, спустя полвека, я тоже думаю так же, как и они тогда: лучше бы в музей отдали, может, все и сохранилось бы.
Но, видно, так уж заведено — юность и старость думают по-разному. Во всяком случае, тогда, любуясь всеми этими произведениями искусства, мы, молодежь, получали огромную радость. И, кто знает, может, ощущение этой настоящей, большой красоты у многих из нас сохранилось на всю жизнь и даже в какой-то мере определило дальнейший жизненный путь.
Жаль только одно: не сумели мы все эти ценности сберечь, сохранить — вот в чем наша беда, а может, частично и наша вина. Ну, да теперь сожалеть об этом, увы, уже слишком поздно.
…Есть пословица: «Аппетит приходит во время еды». Эту пословицу как нельзя лучше можно применить было к нам, вернее, к старшим из наших товарищей, в первую очередь — к братьям Благовещенским. Сергей Леонидович вернулся из Москвы. Он привез все, что нужно для освещения народного дома.
И вдруг! Ну конечно, ему — кому же другому? — могла прийти в голову такая чудесно-дерзкая мысль. В общем, главные наши заправилы решили, что для таких декораций и вообще для таких театральных постановок, какие теперь в нардоме намечаются, и сцена и зрительный зал слишком малы.
Сергей Леонидович сделал в исполкоме подробный доклад о том, что молодежь города Черни просит увеличить зал и сцену, а для этого просит к зданию нардома сделать такую же двухэтажную пристройку. Таким образом, сцена перейдет во второй этаж пристройки и освободит полностью весь теперешний зрительный зал.
О чудо, о счастье! Исполком вынес решение признать просьбу молодежи целесообразной, отпустить материалы и средства на немедленную достройку здания нардома.
Да, это было просто чудо! Ну кто бы мог раньше даже мечтать о таком чуде! Кому нужен был этот просторный зал, эта новая, оборудованная, как в настоящем театре, сцена! Прежние городские власти на такую пристройку никогда бы не нашли ни материалов, ни средств. А вот теперь, при новой власти, нашли, хотя и средств и материалов у теперешних хозяев города было совсем не так уж много. Нелегко было им, пришедшим прямо из деревни, от сохи, от плуга, или из города — от заводского станка, налаживать новую жизнь, но они не боялись трудностей.
Люди у власти были теперь совсем другие. Никто из них не ходил в клуб играть в преферанс или в открытый винт, а вот в наш нардом постоянно приходили и вместе с нами развешивали картины, расставляли статуи, вместе с нами и радовались, совсем по-мальчишечьи радовались, что теперь в нашем нардоме становится так уютно, красиво, так хорошо!
И вот снова Сергей Леонидович и его ближайшие помощники взялись уже за новое дело — за достройку здания. Подвели леса, застучали топоры, зажужжали пилы…
Пока во дворе складывалось новое кирпичное здание для электростанции, в то же время в разных комнатах нардома добровольные и бескорыстные помощники Сергея Леонидовича, будущие электротехники, будущие механики, занимались проводкой электричества. Сверлили стены, протаскивали провода, вешали лампочки…
К сожалению, техника меня никогда не интересовала, и я хотя с любопытством наблюдал за всем этим, но сам никакого участия в работе не принимал.
Незаметно наступила весна, а за ней и лето. Опять началась рыбалка, и всякие иные дела у меня отошли на второй план.
«ГЛЯДЯ НА ЛУЧ ПУРПУРНОГО ЗАКАТА…»
Это произошло как-то неожиданно для меня самого, и виновником всего был Сережа. Дело в том, что вкусы у нас с ним не совсем совпадали, а может, мо объяснялось еще и тем, что он был почти на два года старше меня.
В общем, как только наступило лето, я вместе с Мишей целые дни проводил на рыбалке. Сережа тоже иной раз не прочь был половить с нами рыбу, но значительно больше его интересовали вечерние прогулки в городском саду со знакомыми барышнями. С этих прогулок он являлся иногда не очень рано.
Михалычу и маме все это почему-то не нравилось. Михалыч частенько недовольно говорил Сереже:
— Охота тебе допоздна таскаться в этом садишке! Брал бы пример с Юры — каждый день на рыбалке: и здорово, и интересно! Просто не понимаю тебя.
Я был очень недоволен тем, что Михалыч ставит меня Сереже в пример. Не все ли ему равно, кто из нас чем увлекается?! Мне интересно рыбу ловить, а Сереже — со знакомыми гулять в саду или на луг к речке пойти. Что ж тут дурного? Только вражду между нами создает. Сережа теперь постоянно на меня искоса поглядывает. А чем я виноват, разве я ему запрещаю гулять или дружить с кем-нибудь?
Но Сережа, видимо, думал и рассуждал иначе. Там виноват я или нет — это вопрос другой, но своим «примерным», достойным родительской похвалы поведением я портил ему все дело.