Когда мы подъезжали к деревне, из всех труб к небу поднимались сизые столбы дыма и вкусно попахивало печеным хлебом. Мы оставили лошадь возле крайнего домика, сговорились с хозяевами насчет того, чтобы купить у них мешок картошки, и, захватив собак, отправились в лес.

Только вот чем плохо охотиться в конце зимы — уж очень много везде снега. По кустам не пройдешь, не пролезешь. К несчастью, у нас в Черни в ту пору почему-то никто не брал на охоту лыж. И лыж-то, широких охотничьих, ни у кого не было. Поэтому единственная возможность ходить зимой по лесу — это по дорогам, а их раз, два — и обчелся. Пришлось и нам с Колей идти по одной и той же дороге.

Впрочем, пожалуй, то, что охотники в нашей местности совсем не пользовались лыжами и ходили на охоту в пору глубоких снегов только по дорогам, имело известный смысл. У нас под Чернью зайцев-беляков совсем нет, одни только русаки. А русак, как всем охотникам известно, и сам не любитель лазить зимой в лесу по глубокому снегу.

Русак — полевой заяц. Его как гончие тронут с лежки, долго путаться в лесу не любит, выскакивает прямо в поле и пошел гулять из одного отвершка в другой. Да носится он не просто по полю, а все норовит дорогой пробежать. Тут и самому скакать удобней, и след незаметен. На дорогах легче следы запутать, собак с толку сбить.

Вот потому, как поднимут собаки зимой зайца с лежки, как погонят его, охотники скорее спешат по дорогам на перекрестках места занять: именно там-то и легче всего подкараулить русачка. Дошли мы с Колей до развилки дороги, тут и расстались.

Долго ходил я по лесу, а гончих все не слыхать. «Да не удрали ли они вообще домой? — мелькнула догадка. — Ведь мы с ними в лесу первый раз. Кто их знает, может, и не захотят с чужими охотиться, возьмут да и удерут в Чернь к своему прежнему хозяину».

Только подумал об этом — и будто в ответ слышу Зулейкин голосок, тоненький, визгливый, еще тоньше, чем у Мишиной Найды. Тут и Секрет забасил; то она взвизгнет, то он низкую октаву даст. Ни дать ни взять, Амур и Найда, очень голосами похожи. Но слушать некогда, нужно скорее сообразить, куда погнали. Я по дорожке припустил, выскочил на бугор, отсюда далеко видно.

Гляжу — по другой дороге выскочил из леса белый пушистый зверек и помчался, только совсем в противоположную от меня сторону, через поле прямо к деревне.

Вот ведь до чего хитер косой — сейчас по гумнам, а то и прямо по деревне пронесется. Там по дороге и люди, и собаки, и овцы, и куры — кто только не ходил! Разве учуешь среди всех этих запахов запах заячьего следа! Сразу гончих с толку собьет, а сам — марш в соседний лесок, там в овражках, в кустах, и спрячется. Очень хитер заяц-русак, особенно ежели старый, матерый. Тот уж всякие виды видывал; ему не только лес, и деревня тоже знакома, частенько туда в зимние ночи небось заглядывает, рыскает по садам, гложет кору фруктовых деревьев.

Смотрю с бугра — так и есть: заяц прямо по дороге покатил в деревню. Вот и скрылся на гумнах. Через минуту по той же дороге по заячьему следу понеслись обе гончие, и тоже на гумна. Да только заяц-то потихоньку, молчком, а гончие с ревом, с подвыванием. Такую кутерьму там подняли!

Смотрю, что такое?! С гумна, через поле, прямо в лес не то бежит, не то летит что-то белое, серое, пестрое… Не пойму что. Неужто овцы?! Испугались и от собаки драла. Нет, не овцы. Ближе, ближе. Да это гуси! Целый табунок домашних гусей. Деревня на бугре, а лес через поле — в ложбине. Сверху вниз по голому полю гусям легко лететь. А как до первых кустов долетели, тут все разом в снег и шлепнулись, и сидят в нем — ни туда ни сюда.

«Что делать? — думаю. — Отсюда они и не выберутся. Из снега им на крыло не подняться. Да и вообще из-под горы вверх до деревни и не долететь. Разве попробовать погнать их пешком через все поле? Но по такому снегу и сам до деревни не доберешься, и они не дойдут — от усталости передохнут. Вот натворили беды!»

^{Очень было красиво, когда подъезжали к Цуриковскому лесу.}

Слышу, собаки все-таки разобрались в заячьих следах — не сумел их косой и в деревне со следа сбить. Молодцы собачки, цены таким нет! Вот и опять к нашему лесу гонят.

Но мне уж теперь не до зайца, не до собак. Как же с гусями быть? Неужто весь табунок так в лесу и погибнет? Позвать бы Колю — он скорее сообразит, что делать. Может, попробовать их на дорогу выгнать и уж по дороге в деревню обратно гнать?

Я сошел с дороги, сразу увяз по пояс в снегу, стал к гусям подходить. Куда там! Загоготали, крыльями по снегу захлопали, еще дальше в кусты полезли. Нет, уж лучше не трогать. Подожду Колю и с ним посоветуюсь.

И вдруг — выстрел. Убил или нет? Хоть бы убил. Мне даже не завидно — поскорее бы только его дозваться. И кричать-то очень громко боюсь — что, если в деревне видели, как гуси от гончих в лес полетели, да скандал поднимется: «Вы, мол, со своей охотой всех гусей у нас переведете». Ну где же Коля?

Хорошенько заметив место, где засели в кустах злополучные гуси, я выбрался опять на дорогу и поспешил по ней в ту сторону, где слышал выстрел.

Вот наконец и Коля. Идет навстречу, через плечо русак подвешен, идет весело, и собаки следом за ним. Увидел меня еще издали, рукой по русаку похлопал: «Тут он, голубчик, добегался!» Подошел ко мне поближе, смеется.

— Ну, как собачки, а? Золото — не собачки. Заяц-то и на дорогу, и в деревню… Черта с два от них отвяжешься, как пришитые, со следа ничем не собьешь. — Коля закурил. — А охота ноне дрянь, убийство собакам. В поле да на дороге, конечно, гнать легко, а как сунулись в лес, так по самые уши тонут. Видал, как намучились? Искать-то его, косого, не на дороге — в лесу приходится. Собакам убийство, и только!

— Да подожди ты со своей охотой, — наконец вставил я слово в его болтовню, — подожди, беда случилась.

Коля сразу осекся:

— Беда? Какая беда?

Я рассказал про гусей.

— Наши собаки их из деревни вытурили. Теперь пропадут. Как быть? Может, вдвоем их как-нибудь из леса на дорогу выпугнем, до деревни догоним. Да гнать-то страшно. Увидит народ, еще шею наколотят.

Коля слушал очень внимательно.

— А где они?

— Пойдем покажу.

Гусей мы застали на том же месте в кустах. Они сидели, увязнув в глубоком снегу, и изредка мирно переговаривались друг с другом.

— Ну как, погоним? — спросил я.

— Погоди, держи собак. — Коля взял на смычок обеих гончих и передал мне, а сам стал из-за кустов, увязая в снегу, потихоньку подкрадываться к гусям.

«Неужели хочет по одному ловить и перетаскивать в деревню? — ужаснулся я. — Да так мы с ними и за два дня не управимся».

К счастью, гуси близко не подпустили его, заволновались, захлопали крыльями, приготовились к отступлению.

— Нет, так их не возьмешь, — решил Коля, — возьмем по-другому.

Он снял с плеча ружье, и не успел я охнуть, как грянули два выстрела. Пара гусей осталась в снегу, а остальные со страшным криком, хлопаньем крыльев ринулись напролом через кусты, дальше вниз, под юру, в глубь леса.

— Пара есть! — весело крикнул Коля. — По штучке на брата, больше и не треба.

— Но как же, как же это? — в ужасе залепетал я. — Ведь это домашние, деревенские… В деревню-то как теперь?

— Вот дура! — изумился Коля. — Зачем же в деревню нести? Ну, да потом поговорим, пошли.

Он слазил в кусты, вытащил оттуда за шеи двух огромных жирных гусей, с трудом поднял вверх.

— Эх, хороши! Вот это охота! — И, не обращая на меня никакого внимания, выбрался из снега на дорогу, зашагал по ней со своей добычей прямо в деревню.

Но куда же он идет, что хочет делать? Я не мог понять. От изумления и страха перед тем, что только что произошло, я потерял дар речи и покорно следовал за Колей, держа на привязи собак.

Не доходя до деревни с полверсты, Коля свернул в сторону на какую-то тропинку, которая вела напрямик через поле к шоссейной дороге. Именно по этому шоссе только сегодня утром мы и приехали в деревню.