Простите..., — начал было Дастин.
Мистер Макдауэл? Прошу Вас. — Шофер открыл дверь.
...Приблизительно в это же время, на третьем этаже здания, недавно созданной министром нового правительства Германом Герингом Тайной государственной полиции (гестапо), произошел еще один телефонный разговор:
Жена еврея-банкира Дейча только что звонила в английское посольство, — прошелестел в трубке женский голос.
Благодарю вас. — Дежурный отдела «по связям общественностью» аккуратно занес информацию в книгу телефонограмм, но не обычными чернилами, а карандашом красного цвета.
В соответствии с секретным циркуляром нового ведомства, источник не имел абсолютно никакого значения. Во внимание принималась лишь сама информация. В данном случае, как и в сотнях ежедневных звонков, предмет соответствовал новой «национальной идее» — официальному преследованию евреев в Германии, выражавшемуся в общенациональном бойкоте магазинов и предприятий, принадлежащих евреям, а также в отказе принимать на работу специалистов-евреев. Конечно, могли быть и исключения в виде крупных банкиров и финансистов. Временные исключения.
Запись красным цветом обозначала исключительный характер сообщения. Информация подобного рода в конце дня тщательно переписывалась в отдельный рапорт и подавалась на самый верх — лично министру Герингу. Там и только там решали: какую запись стереть из книги, а какую обвести чернилами.
8.
В стороне от центра Амстердама в районе Йордан в одном из закрытых от посторонних, нескромных взглядов двориках — хофье находилось заведение Николь — девушки лет сорока — носительницы старых китайских традиций высокого искусства любви и наслаждений. Почему ее звали Николь? Об этом я ее никогда не спрашивал. Думаю, потому что все французское кажется слишком доступным. Но у Николь было еще одно имя, которое знали те, кто был постоянным клиентом — ее звали Как-Вы-Желаете. Николь была настоящим философом любви и к своим сорока годам действительно оставалась девушкой. «Потеря единственного, что мне по-настоящему принадлежит, была бы самой великой глупостью, — говорила Николь. — Самым прекрасным в любви является Созидание Великого Ощущения, но мужчины столь глупы, что в надежде самоутверждения все время пытаются разрушить Хрупкое. Сохранить Цветок и насладиться его ароматом, не сорвав его, не сломав возвышенной красоты, созданной Великим Разумом — вот высшая ступень Мастера! Потеряв невинность, ты больше не принадлежишь Богу — ты принадлежишь человеку, а это слишком просто, чтобы быть прекрасным. Мужчина должен получить то, что он хочет без остатка, но ему абсолютно без надобности знать что у женщины происходит внутри! Нужно дарить мужчине Образ, быть такой, какой он хочет тебя видеть — только тогда ты желанна, но то что ты даришь мужчинам — многолико, а собственное Я храни только для себя. Будь с ним добра, ласкай Ему и балуй предощущением Проникновения. Это твоя тайна, закрытая от чужой воли. Будь Цельной и каждый раз будешь желанной. Потому что мужчина только с виду Воин, а в деле — сущий ребенок, который бывает удовлетворен только тогда, когда сломает игрушку и узнает, что у нее внутри. Но каждому новому мужчине давай шанс попытать счастья добраться до Вершины — пусть почувствует Блаженство и Победу, и не отрицай Его, в противном случае ты его сломаешь»!
Я вошел в полутемную комнату, в которой горели только керосиновые лампы. Плотный воздух наотмашь ударил в ноздри и окутал теплой пеленой. В комнате стоял густой запах плоти с оттенком сладкого. Дым от опиумных трубок проникал в легкие, заставляя их трепетать. Дрожь передавалась всем частям тела. Казалось, кожа как губка через все поры втягивает внутрь чужое возбуждение. Тело становилось податливым и уже через несколько секунд входило в такт общим вибрациям, а глаза привыкали к сумраку и различали розовые пятна, рассыпанные по полу, и извивающиеся в медленном танце. Ни одного стона, ни одного звука — только легкое дыхание сливалось в Божественном tutti, порождая мелодию единого восторга.
Как-Вы-Желаете ждала меня в своей комнате.
Ложись, Дон, и укройся одеялом. Тебе подадут хорошего опиума. Ты давно не приходил. Ты больше не любишь Николь? Ты совсем устал со своими белыми девушками.
А твой фламандский — отвратителен, Николь. У тебя есть что-нибудь для меня?
В углу комнаты сидели три девушки, одна из которых вполголоса пела на китайском языке. Хотя, может быть, и не пела, а читала стихи. А может и не читала, а что-то рассказывала подругам: мой разум начал отдыхать и я переставал думать. Мысли стали делать паузы между собой и я почувствовал, что тепло входит в меня волнами.
Дон, ты торопишься. — Николь подозвала девушку, которая пела-читала-говорила и та, поднявшись, подошла. — Это — Ароматный Цвет. Она не говорит на нашем языке, но свой собственный язык знает в совершенстве — ты можешь в этом убедиться.
Николь сняла с девушки тонкую шелковую ткань, в то время, как другая снимала одежду с меня.
Дон, тут есть для тебя письмо. — Спина девушки, от длинной шеи до розовых пяток, была покрыта таинственными рисунками и иероглифами.
Кажется, мне придется провести здесь полгода, чтобы прочитать это послание, — я посмотрел на Николь. — С каждым разом они становятся все более болтливыми.
Хочешь, она будет лежать здесь полгода, Дон?
Нет, Николь, за полгода от меня в твоем заведении ничего не останется. Прочти мне сейчас, что здесь написано, а лучшее твое приобретение пусть сыграет для меня на флейте.
«Великий Тигр уже слишком сыт, чтобы хотеть меня» — это из Тан Иня. Прекрасные стихи, Дон.
Конечно. Я знаю эти стихи. Разожги огонь, Николь. — Опиум был действительно хорош.
Николь сделала знак и очаровательная китаянка, которая меня раздевала, достала из шелкового кармана на рукаве своего одеяния три маленьких пирамидки «фимиама страсти». Затем она расставила пирамидки на обнаженной спине Ароматного Цвета: одну чуть ниже шеи, другую посредине спины и третью — в конце ложбинки, где расходятся пути Единого, открывая нежно-розовую раковину «шелкового веера», который напоминал открытый рот тропической птицы. Затем она подожгла все кусочки кончиком горящей ароматической палочки. Вида трех крохотных спиралей дыма и снадобья, которое окутывало сладкой истомой мои внутренности, оказалось достаточно, чтобы мое Я напряглось. Радость от того что оно не настолько измождено, чтобы на день-другой отказаться от удовольствия, заставило меня изменить прежние планы и немедленно погрузиться во Внутренние Покои девушки. Через несколько минут пирамидки фимиама на теле девушки наполовину выгорели и она начала чувствовать жар. Девушка стала вскрикивать от удовольствия и жгучей боли. Другая девушка налила масла на ее спину и пирамидки потухли, смешавшись с маслом. Удовольствие и боль Ароматного Цвета достигли пика одновременно с моим: что-то лопнуло внутри и я упал на нее сверху. Я не видел, как исчезают рисунки с ее спины — я соскользнул на теплое одеяло, а моя помощница, скинув с себя одежду, легла на спину Ароматного Цвета. Ее упругие груди, живот и раскрытое влагалище поглотили остатки письма и два упругих тела, слились в одно.
...Опиумный дурман уходил, оставляя ощущение легкости. Ароматный Цвет тонкой тканью, пропитанной маслами, омывала мое отдохнувшее тело, а другая девушка «играла на флейте». Николь сидела рядом, закрыв глаза. А в моей голове возникли стихи: «Великий Тигр уже слишком сыт, чтобы хотеть меня». Я хорошо понял смысл письма.
Хорошие стихи. Николь. Очень хорошие. — Я почувствовал, как последняя волна прошла сквозь меня и, открыв глаза, увидел увлажнившиеся губы девушки.
Я благодарен тебе за подарки, Николь. А теперь мне пора. Дай мне чаю и напиши ответ.
Что ты хочешь, чтобы я написала, Дон?
Напиши строчки из Юй Сюаньцзи:
«Что привело их сюда,
Что увело их отсюда,
О чем вспоминают теперь?
Улыбка моя неизменна»
Это хорошие стихи, Дон. Я их напишу. Ароматный Цвет скоро уедет. Прощай.