По утрам Лаура бежала на работу в ювелирный магазин, а вечером допоздна соседи видели, как у нее в комнате горел свет: девушка занималась!
Через год, в сентябре 1928, Лаура постучалась к мадам Пруден — ей так нужен был совет: за ней весьма прилично, с цветами и сладостями, вот уже 2 месяца ухаживает хозяин ювелирного магазина, где она работает. «Мсье Дейч такой галантный кавалер, только вот... возраст!» — смущенно проговорила девушка.
«Милая моя, — отвечала мадам Пруден, которая последний раз пользовалась мужчиной не позднее начала Великой французской революции. — У мужчины, который делает Вам предложение, может быть только один недостаток: отсутствие солидного банковского счета. Все остальное есть у других! Да простит меня Господь!» Через месяц Лаура вышла замуж и уехала с семидесятилетним «молодым супругом» на его родину в Мюнхен, где на еврейском кладбище лежали все его родственники: в Москве сочли, что умирать банкиру лучше всего на родине.
5.
Было без трех минут восемь вечера. Набережная по направлению к докам светилась тусклым желтым светом и, казалось, была скользкой от плотного запаха рыбы, который ветер доносил с моря. Суда красиво покачивались на рейде, а те, которым хватило места у причала, возможностью видеть их вблизи лишали наблюдателя какой-либо романтики и желания забраться по трапу и выйти на них в море.
Налево, за третьим доком, стоял потрепанный временем советский траулер РТ-17. Прошло десять лет после окончания войны, но казалось, он только что напоролся на мину и через открытую рану в днище рыба сама заплыла в его трюмы и заблудившись в обломках шпангоутов, померла от безысходности. На мостике одиноко стояла фигура судового начальника погибших рыб и с тоской смотрела на город: городу было наплевать на него.
Судно пришло своим обычным маршрутом: из Мурманска через Норвегию и Данию сюда, в Голландию. Далее его путь лежал к берегам Великобритании, откуда в обратном порядке траулер вернется домой, еще раз пришвартовавшись в Амстердаме. Он привезет мне то, за что я уже заплатил.
У меня было не больше часа, чтобы зайти в портовый кабачок, переброситься парой сальных анекдотов с барменом, подсесть к Морячку и «случайно узнав», что он из России, заплатить за его выпивку в память о союзнических заблуждениях.
Морячок вот уже 5 лет, как ходил на этом судне по иностранным портам в качестве старшего помощника капитана «по политическим вопросам и ответам». Ему было позволено всегда и в обязательном порядке сходить на берег и общаться с моряками из других стран, рассказывая о том, что надо знать о жизни Советов. Я называл его «полупроводником», потому что он искренне врал, как Иван Сусанин, заводя слушателей в дебри советской пропаганды. Но была у него одна потрясающая черта: майор МГБ весьма неплохо разбирался в искусстве и брал за свою работу только ювелирными изделиями.
Высокий, худой и сутулый, с серым цветом лица, какой бывает у шахтеров и рабочих предприятий, имеющих дело со свинцом, он держался просто и незаносчиво. Со свинцом действительно был дружен — стрелял отменно: во время войны служил в расстрельной команде. Стрельба по недвижимым и мокрым от ужаса мишеням отточила его глаз и натренировала руку, ну и конечно, зарекомендовала с наилучшей стороны в его ведомстве, сотрудники которого его за эти достижения презирали, но боялись.
Я подсел: он поднял глаза и улыбнулся. Еще бы — зарплата приехала с доставкой на дом!
Как добрались, кэп? — спросил я. — Не всю еще рыбу перепугали своей посудиной?
Она еще походит, — он вытер пивную пену с губ.
Что у Вас происходит в Великой и Ужасной стране победившего социализма? Неужели после того, как Ваша всесильная и сверхсекретная контора размазала по стенке своего собственного начальника, ей ничего другого не оставалось, как предложить миру посмотреть на СССР влюбленными глазами? Это что — легкий перерыв на перекур или как? Газеты пишут странные для России слова: демократия, права человека... . И это после таких привычных и радостных слов: равенство и братство? Неужели шок оттого, что Берия оказался английским шпионом не прошел за два года? — я закурил.
Вы вот курите, мистер, а это очень вредно, — он откинулся на стуле и посмотрел на мою сигару. — Вреднее чем то, что пишут в газетах. Зачем Вы себе так вредите? Кстати, мне нужно купить хороший кофе. Посоветуете?
А вот как выйдете из бара, поверните направо и метров через пятьдесят увидите маленький магазинчик. Спросите Вейланда и скажите ему, что Дон просил продать Вам венского кофе. Вам нравится венский кофе, мрачный русский кэп?
Мне нравится хороший кофе, а венский он или африканский, я в этом не очень разбираюсь, — Морячок встал. — Что же до Вашего едкого замечания, то газеты на то и существуют, чтобы люди разбирали буковки и слова, не особенно разбираясь в смысле. И чем больше этих самых знакомых буковок и правильных слов, тем больше вероятности, что читатели не станут писателями. Это как в кроссворде: угадал — молодец, а не угадал — ну и черт с ним. Какая разница: был Берия, а стал Иванов или Петров. Буковки и там, и там одни и те же, а Вам кажется, что что-то изменилось. Если полковник вдруг стал генералом — это не значит, что он стал умнее — просто кому-то срочно надо стать полковником. Так что, поверьте: за эти два года ничего не изменилось, потому что решают не начальники — все решают кадры. А кадры, какими были, такими и остались. До свидания. — Он усмехнулся и пошел к выходу.
Удачи Вам, капитан, — я повернулся к стойке. — Симон, я заплачу за русского. Сколько он выпил?
На полтора гульдена. — Симон был верен себе: кто бы, что не заказал, все стоило полтора гульдена. Особенно если это был не самый удачный вечер в его баре.
Ты жадный, Симон. А жадность — это грех. — Я встал и, проходя мимо стойки, положил деньги в мокрое блюдце.
Я плачу налоги, — Симон состроил печальное лицо. — У меня три дочери, жена, теща и масса неприятностей за которые надо платить!
Твою «неприятность», Симон, я вчера видел с двумя молодыми людьми в заведении Николь. Она выглядела весьма располневшей — тебе не хватает еще одной неприятности? Кажется, она вот-вот родит! — Я вышел из бара.
Морячка уже не было видно. Сейчас он скажет Вейланду про кофе и получит пакет. Кофе, конечно, там тоже будет, но в качестве приправы в пакете будет лежать побрякушка весом в двести долларов. Морячок расплатится и исчезнет из моей жизни на 2 месяца. Одна из купюр, которые он отдаст Вейланду, завтра утром окажется у меня в качестве сдачи за кофе. На купюре я и обнаружу письмецо с очередным заказом на работу, а также информацию о том, что намереваются делать в ближайшее время коллеги из, очистившегося от британской скверны МГБ.
«Пора! Пора тебе, братец, немного заработать! Потому что последняя операция принесла тебе меньше, чем ты ожидал. Потому что ноги Линды кажется, опять стали длиннее и стоят уже дороже! Тем более что эти ноги давно хотят в Париж. Утверждают, что мечтают учиться в Сорбонне. Интересно — чему? Потому что цены в мире растут. Да и потому что ты собирался купить часть акций алмазной кампании. Вот и выходит, что в связи с усложнившимися международными обстоятельствами, что бы ни было написано на купюре, будет стоить на 25 процентов дороже. Даже если речь в послании идет о прекращении сотрудничества с агентом Конрадом, которому ты якобы должен переслать это письмо. Если им Конрад будет не нужен — мы потопим Морячка еще до его прибытия в Англию за контрабанду драгоценностями. А если они чего-то хотят, то комиссионные Дона также вырастут на 25 процентов. И до перевода недостающей суммы в Банк Женевы пусть они считают письмо не отправленным.
Если же задача в письме стоящая, то Конрад (а это — я же, чего они не знают, и, надеюсь, не узнают никогда. Потому что, как можно что-либо узнать о человека, которого не только нет, но и никогда не было на свете!) будет этим заниматься, а если это еще и можно удачно продать.... В бухгалтерии ЦРУ в Вашингтоне кажется уже соскучились по мне! Как ты думаешь, Дон?» Я думаю, что я прав! Но все это — суета! А сейчас очень хочется немного освободить свой разум и поэтому я направляюсь к Николь — там появилась новая партия свежего сладкого товара и не менее свежих девушек из Китая. Николь пробовала — как мне ей не доверять?