Я все-таки сел. Во-первых, стоять надоело, а с другой стороны становилось и интересно, и жутко одновременно.

- Нет. Меня это не успокоило. Что вам от меня надо?

- Ничего особенного. – Священник опять посмотрел на рыцаря. (Им бы на шею по шарфику цвета радуги). – Надо еще раз предать Иисуса. То есть, конечно, не его самого, а его историю. Слегка, скажем, подправить.

- Так Он все-таки жив? В смысле… Потомки?

- Нет. Но жив его отец. Вернее… ну, Вы меня понимаете, конечно. – Он точно дразнился, этот священник. А рыцарь тем временем наливал «Кровавую Мэри» в стакан. И капли томатного сока стекали по ножу медленно-медленно, как в замедленном кино. Что-то было нехорошее в их аккуратном падении в стакан. Они не смешивались с водкой, а создавали свой собственный темно-красный слой, так похожий на кровавую лужу, вытекающую из тела Христа на землю.

Все смешается потом. Все обязательно смешается. И кровь уйдет под землю и будет выпит этот стакан. Улетят от тела сытые птицы, но что изменится? Разойдутся люди, и через полчаса за столом будут говорить о нем. Потом разговор поменяет тему, и солнце сядет и снова взойдет завтра. Бедный Иисус! Сколько всего придумано. Сколько историй и ни одной правдивой. Сколько лжи и ни слова правды. Надо было это тебе, мальчик? Ты этого хотел, чтоб по ножу в номере дорогого израильского отеля стекали капли твоей крови в стакан? Чтоб твой хлеб превратился в гамбургер? Ты и вправду верил в то, что двенадцать сидящих с тобой за одним столом будут счастливы и довольны только тем, что слушают тебя и считают себя избранными тобой? Что сыты они будут только твоей рыбой и твоим хлебом? Нет, мальчик. Им нужна твоя слава. И они возьмут ее по кускам! Возьмут. Не все – только те, кто будет сильнее. Кто из вас помнит имена этих двенадцати? Всех. Мы помним некоторых и одного – того, кто предал. Почему? А предал ли воистину? Воистину предал. Ради истины. Истина была причиной поступка.

Гл . 21

Ел ли я с аппетитом? Да. Вполне ли кошерная была пища? Опять же, да. Хотя, понятие так размыто, что я предпочитаю считать кошерным все, что нравиться моему желудку. И причем тут Ваш смех? Слушать надо только свой желудок, печень, сердце и почки – все остальное, включая телевизор и выступления президентов всех стран вместе взятых, бред. Верить можно только свежей форели под луковым соусом и лимоном и сделанному на твоих глазах бараньему фаршу из кусочка жирной ляжки. Дома пересыплете фарш помидорчиком (чем больше, тем лучше) и поставите томиться на ночь. Только не ставьте фарш в холодильник, если не хотите его угробить. И обязательно побольше лука – на два килограмма фарша не меньше пяти килограммов. И не слушайте того, кто скажет, что это много! Дайте ему почитать ибн Сену. Завтра, когда откроете крышку, все поймете. И горе тому, кто смотрит кулинарные программы по телевизору: ему никогда не есть вкусно и сытно. Да будет он стройным и голодным всю жизнь, аминь.

Я поел. Часы показали половину десятого – пора начаться празднику, но никто не пришел до сих пор. Я говорил Вам о Марке и Робе? Пустое! Забудьте – незачем было говорить – они не скоро появятся снова. Летят себе, наверное, уже в разных самолетах: один в Антверпен, второй в Дар-Эс-Салам. А может и не летят. Когда все закончиться – я тоже поеду куда-нибудь подальше. Например, в Москву. Почему, нет? Чем плоха Москва в середине лета? Не хуже любого другого города, из которого уехала половина жителей. И когда стражей порядка становиться больше граждан – чувствуешь себя веселее. Вообще, полиции или не должно быть видно совсем, или ее должно быть очень много у всех на виду – только тогда общество способно просуществовать более или менее приличный срок в покое и благоденствии. Власть должна или дружить с народом, или его бояться – нельзя же доверять ему? Поэтому я за израильскую систему – я за полное объединение народа, полиции и армии. Кто из них кто непонятно. Все избранные. Тем и достигается абсолютное равноправие: каждый должен иметь право арестовать другого.

Часы отсчитали еще пятнадцать минут. Это уже хамство! Я не могу столько есть. Сидеть, и есть в одиночестве – что может быть труднее? Ждать-то я привык. А молча есть – это преступление. Мне надо разговаривать за едой или что-то читать. Меню я уже прочитал раз тридцать – так себе книжка.

- Вы, господин Бальтазар? – Голос свыше произнес ненавистное мне имя. Я поднял голову.

- А разве не видно, сэр, что никто в радиусе пяти миль не может носить такое имя кроме меня. Мне бы еще дурацкую шапочку с английской буквой «В», что бы все знали совершенно точно, что именно этот человек и есть это самое имя. Боюсь только, что буква «Би» может вызвать нежелательные ассоциации в головах основной массы воспитанных в строгости людей. Да и зачем мне кривотолки в израильском обществе, где прочность веры неотделима от прочности семьи, а значит пола? Нет, сэр, я не стану возражать и отпираться – я именно Бальтазар – человек с отвратительным именем и, соответственно, судьбой. Вы же не будете спорить, что имя твое и есть судьба твоя?

Человек стоял и слушал. Стоял, молча, и слушал, не перебивая. А что делать? Мне же необходимо время рассмотреть и понять кто передо мной? А как сделать так, чтобы Вы замерли и слегка ошарашенно стояли и молчали, пока Вас рассматривает тот, к кому Вы обратились? Как по-другому мне успеть рассмотреть Ваши карманы – носите ли Вы оружие, есть ли у Вас что-то в руках, и какие ботинки на Вас одеты. Ботинки – вот ответ на вопрос: кто перед вами. И не в модели дело и не в цене. Дело только в том, что приехали Вы в автомобиле, если в пыльном жарком городе Ваши ботинки даже не покрыты легкой пылью. Следовательно, Вы можете быть не один, и это может быть плохо и опасно для меня. Ваши ботинки многое скажут мне, как скажут многое Ваши руки. Но, чтобы их рассмотреть, мне надо время (секунд пять). А как отвести глаза от Вашего лица, которое ничего не может сказать, потому что выражение его – выражение смутившегося человека. Вы замешкались и не сели пока я говорил? Вы или отчаянный лжец, или совсем не тот, кем стараетесь казаться. Вы просто человек «по поручению». Вы мне не интересны – мне интересно то, что Вы мне скажете словами того, кто мне заплатит в самое ближайшее время. Итак, у этого человека ботинки были в пыли, да и возраст у них был преклонный. В смысле, что он был старше меня. Само по себе это ничего не значит, но новую пару ему купить не помешало бы. Надо же проявить уважение к самому себе. Хотя, он может и сам все это знать – поэтому я всегда допускаю варианты развития событий.

- Итак, кто Вы, сэр? – Пора ему говорить. Он не опасен (по крайней мере, здесь и сейчас).

- Называйте меня мистер Смит. (Он таки присел на краешек стула).

- Проще ничего не было? Что-то уж очень распространенное имя Вы себе взяли – не чужое, надеюсь?

- Меня предупреждали, что Вы человек своеобразный. У меня поручение.

- Я понял это по Вашим ботинкам.

- Что, простите? – Он опять замешкался. Но хватит развлечений. Пора понять, что им от меня надо.

- Какое поручение? От кого?

- Я представляют некоторых господ, интересующихся событиями, которые должны произойти в ближайшее время или уже происходят в Израиле. Вас рекомендовали, как исполнительного и точного человека, обладающего некими способностями к улаживанию дел, подобных этому. Я уполномочен предложить Вам заключить с этой группой господ договор по решению проблемы щекотливого свойства. Одна из сторон намерена сорвать крайне важные переговоры. Лица, которые мне доверяют, не хотели бы допустить даже малейшего шанса на то, что встреча может не состояться. Мои друзья в Париже хотят надеяться, что Вы не откажете в любезности встретиться с той стороной, которая не желает найти выход из создавшегося положения и сделаете все возможное, чтобы все остались довольны. Как всегда в таких случаях ваши условия готовы обсуждаться.

В случае этого американского гражданина оказывается, что ботинки – это еще не все! Американцам, конечно, вообще наплевать на свой внешний вид – они не русские, для которых то, как они выглядят важнее пустого холодильника, но этот человек, кажется, не просто посланник. Смущается, поддается на провокации, но говорит дельно, четко и уверенно. А может талантливо играет?