— Да, я виноват! Понимаю. Но ведь не сам же я создал себя таким?

Нихат, теперь почти не оставлявший его одного, уверенно ответил:

— Нет, виновен не ты.

Мазхар пытливо посмотрел на него.

— Быть может, ты хочешь сказать, что это судьба, что так было ей на роду написано?

— Конечно. Я в этом убеждён!

— «Рок», «судьба», «предначертания»! Подобная логика не выдерживает никакой критики. По правде говоря, Нихат, такие рассуждения кажутся мне чистейшим ханжеством, придуманным для утешения. Я вовсе не собираюсь снимать с себя ответственность за свои поступки, прибегая к исламской схоластике.

Нихат рассмеялся.

— А ты не думаешь, что эта «схоластика» может многое объяснить и, следовательно, оправдать?

— Послушай, если существует неумолимый рок, если каждому назначена его судьба, то зачем тогда ад и рай на небе, зачем суды и судьи на земле? Предположим, я разбираю дело какого-нибудь убийцы и отправляю его на виселицу. Но в таком случае я, следуя твоей логике, иду против веления рока. Не так ли? Почему же тогда этот самый рок возвеличивает одних и низводит до падения других?

— Видишь ли, поскольку и сам судья не более чем человек, он исполняет предначертание судьбы, того самого извечного рока.

— Допустим, ты прав. Однако если судьба начертана у человека на лбу, то кто же тогда прав, я или аллах?

— Все по-своему правы. И ты, и аллах.

— И убийца?

— И убийца.

— А убитый?

— Ему предначертано быть убитым!

— В таком случае не существует ни преступления, ни преступника, ибо чему быть, того не миновать! Вот к какому выводу приводят подобные рассуждения. Но ведь мы не можем следовать по столь ложному пути. Я убеждён, что не существует ни предначертаний судьбы, ни тех, кто может её определить. А уж если следовать принципу «чему быть, того не миновать», то это понятие может лишь выражать существующее в действительности бытие, не имеющее ни начала, ни конца. И в этом бытии — к счастью или горю человека — есть свои законы, своя причинность.

— Ты хочешь сказать, что связь индивидуальной судьбы человека с этой причинностью является фактором относительным?

— Да.

— Но такой образ мышления может далеко завести…

— Понимаю, понимаю! Но я не вижу другого объяснения. И тут уж не помогут ни господь, ни молитвы…

Такие споры они вели между собой по целым дням. Это немного отвлекало Мазхара от мрачных мыслей. Но когда не было Нихата, даже Нериман ничего не могла с ним поделать. Его давила тоска. Особенно тяжело было по ночам. Мазхару долго не удавалось заснуть. Но стоило немного забыться, как его начинали мучить кошмары. Он вскрикивал и просыпался.

Теперь большой дом адвоката Мазхар-бея притих, словно был погружён в печаль и траур. Не слышалось весёлых звуков граммофона, а нарядные комнаты, в которых ещё недавно толпились разодетые гости, опустели.

Даже Халдуну больше не покупали новых игрушек. Наверно, думал он, Милая мама и Милая тётя разлюбили его. Мальчик скучал. Однажды во сне он увидел мать, и весь день был очень задумчив. Ночью ему опять приснилась мать. Почему же, думал Халдун, она так долго не приезжает?

Он спросил об этом у Милой мамы. Нериман тотчас догадалась, в чём дело: мальчик почувствовал, что ему стали уделять мало внимания.

— Она ещё не закончила свои дела, — спокойно ответила Нериман. — Как закончит, так и приедет.

В тот же день, отложив всё в сторону, она отправилась с Халдуном на базар. Возвращаясь с покупками, они столкнулись с Наджие. Служанка была очень взволнована.

— Хаджер-ханым ходит по квартире и кропит все углы заговорённой водой. За ней наблюдает кухарка, а я вышла предупредить вас. Если вы подниметесь наверх, то, возможно, ещё застанете её.

Это было как раз кстати. Мазхар уже несколько раз спрашивал, предприняла ли она что-нибудь.

Скинув туфли, Нериман легко взлетела по лестнице. Поджидавшая её кухарка кивнула на дверь спальни: Хаджер-ханым там. Нериман бросила взгляд на окно. Занавеси были плотно задёрнуты. Она тихонько толкнула дверь, та оказалась незапертой.

Хаджер-ханым стояла к ней спиной и, черпая из плошки сложенной ковшиком ладонью какую-то жидкость, разбрызгивала её по углам и бормотала заклинания.

— Помоги вам аллах, — язвительно проговорила Нериман.

Хаджер-ханым обернулась. Увидев невестку, она уронила плошку на пол. Лицо её пошло белыми и красными пятнами.

— Что вы здесь делаете?

Хаджер-ханым понурилась и молчала.

Нериман подошла к ней:

— Я вас спрашиваю, что вы здесь делали?

— Это я-то?

— Да, вы!

Хаджер-ханым вытерла выступившие на лбу капли пота, проглотила слюну, посмотрела вокруг и, заикаясь, спросила:

— Ты… ты скажешь об этом Мазхару?

В душе Нериман жалела её, но, стараясь придать своему голосу суровость, она ответила:

— Не знаю.

Хаджер-ханым схватила её за руки:

— Не говори, прошу тебя! Нечистый меня попутал, не говори сыну. Ты же знаешь его. Пожалей моё бедное старое сердце.

— А что мы сделаем с амулетами?

Хаджер-ханым вздрогнула:

— К-ка-ки-ми а-м-мулетами?

— А с теми тремя амулетами, при помощи которых вы хотели добиться, чтобы Мазхар и я охладели друг к другу?

Удар оказался сокрушительным… Ноги больше не держали Хаджер-ханым, она упала на пол, закрыла лицо руками и заголосила.

Нериман подняла её с пола, усадила на стул.

— Перестаньте плакать! Вам не следовало забывать, что мать адвоката Мазхар-бея не должна позволять себе подобные вещи. Но… что было — не вернёшь.

Хаджер-ханым вся как-то съёжилась и жалобно взглянула на Нериман:

— Ты не скажешь сыну?

— А разве он узнал про амулеты?

— Да благословит тебя аллах, да сделает он тебя счастливой и на земле, и на небесах! Не думай, что я глупа… Больше не буду вам мешать. Сниму где-нибудь комнату и тихо буду доживать свой век. Не так уж много осталось…

— А теперь послушайте меня, — прервала её Нериман. — Я ничего не стану говорить Мазхару. А вы сами пойдёте и скажете, что хотите жить отдельно. Посмотрим, что он ответит.

Вечером, когда Мазхар возвратился от Нихата, Хаджер-ханым попросила его уделить ей немного времени. Он спокойно выслушал мать и сказал:

— Хорошо. Поступай, как знаешь.

— А что мне остаётся делать, сын мой? Ты всегда чем-то расстроен. Спросишь почему — сердишься. Не в моих силах теперь успокоить тебя, так уж лучше пусть всё это будет подальше от моих глаз.

— Ладно, ладно. Подыщи себе комнату и переезжай.

По-видимому, Мазхар не был расположен продолжать беседу.

Равнодушие, с которым он отнёсся к её словам, было ещё одним ударом для Хаджер-ханым. Но пришлось стерпеть и это.

На следующий день рано утром она побежала к своей приятельнице. Краснея и бледнея, Хаджер-ханым начала издалека. Её терпению пришёл конец. Она не может больше выносить девицу из бара, которая прибрала к рукам сына и вертит им, словно игрушкой… Настоящая ведьма! А все другие в их доме? Такой поганой шлюхи, как Наджие, и свет не видывал! Хороша, конечно, и Хикмет-жена этого насмешника Нихата, который называет себя адвокатом!

Все они, как голодные волки, набросились на Мазхара. Жрут миндальные пирожные и шоколад, распивают вино, а её бедное дитя не знает покоя ни днём, ни ночью из-за этой несчастной Назан! Какая мать согласится смотреть на такое безобразие?

Мать начальника финансового отдела выслушала Хаджер-ханым в полном молчании.

— Сын сразу согласился, чтобы ты жила отдельно? — спросила она, покручивая седые волоски на подбородке.

Хаджер-ханым слишком ясно видела, что Мазхар рад был от неё отвязаться. Но хотелось как-то смягчить его поступок.

— Я ему всё выложила, сестрица. Тогда он сказал: если ты очень настаиваешь, подыщи комнату. А там видно будет, надумаешь — переберёшься.