Концепт образует в романе КПС, состоящую из следующих позиций: субъект – объект – атрибут – место действия. Субъектная позиция представлена существительным dust, которое употребляется в одном контексте с dream, в начале романа, чем сразу создается приращение смысла (обреченность мечты). Обнаруживается и другой контекст с dust в субъектной позиции – ср.: a white ashen dust veiled his (Wilson) dark suit and his pale hair as it veiled everything in the vicinity (белая пепельная пыль покрыла его темный костюм и его бледные волосы так же, как и все поблизости). В данном примере субъект согласуется с предикатом veiled (букв. – скрыла, замаскировала), то есть снова создается приращение смысла: окружающий мир – иллюзия.

Объектная позиция реализуется в следующих контекстах: above the spasms of bleak dust (над клубами бесцветной пыли); flashed with a flurry of dust (пронесся вместе с пыльным шквалом); shuffled the shining dust (поднимая сверкающую пыль); threw dust into your eyes (пустил тебе пыль в глаза). В данных сочетаниях существительное dust выходит за рамки лексикографических значений и согласуется с глаголами движения, обозначая признаки тщетности или запустения человеческой жизни.

Атрибутивные параметры dust также отличаются от лексикографически отмеченных: foul (грязная); bleak (бесцветная, бледная); white ashen (пепельно-белая); shining (сверкающая); the dust-covered wreck of a Ford (покрытый пылью остов «Форда»); an explicable amount of dust (заметное количество пыли). Пропозиции, в которых употребляются данные характеристики, разнообразны и показательны: грязная пыль вслед мечтам Гэтсби; бледная пепельная пыль в «долине праха»; сверкающая пыль золотых и серебряных туфелек танцующих на вечеринках; покрытый пылью остов автомобиля; заметное количество пыли в доме Гэтсби после трагедии. Приведенная выборка указывает на то, что DUST занимает важную роль в художественной картине мира Ф.С. Фицджеральда как своеобразный показатель качества жизни и состояния персонажей. DUST в романе объективируется как символ запустения и смерти.

Место действия представлено одним контекстом: with little boys searching for dark spots in the dust (мальчишки, которые высматривали темные пятна крови в пыли). Данный пример указывает на то, что для автора важна мысль о бренности человеческой жизни и о том, что после смерти человека остаются лишь «темные пятна в пыли».

Итак, несмотря на невысокую степень репрезентации, концепт прагматически значим в концептосфере романа, поскольку характеризует качество жизни и моральное состояние персонажей. Автор использует многозначность имени концепта, создавая различные приращения смысла с помощью лексикографически отмеченных и индивидуально-авторских комбинаций.

Глава 3. ПРЕДСТАВЛЕНИЕ КОНЦЕПТОСФЕРЫ РОМАНА «ВЕЛИКИЙ ГЭТСБИ» В ПЕРЕВОДАХ Е. КАЛАШНИКОВОЙ И Н. ЛАВРОВА

3.1. Репрезентация концепта DREAM / МЕЧТА

Компонентный анализ семантики существительного мечта обнаруживает, что с данной лексемой в ее основном значении связано представление носителя русского языка о работе воображения. В словаре В.И. Даля мечта определяется как «всякая картина воображения и игра мысли; пустая, несбыточная выдумка; призрак, видение, мара» [215, 844–845]. Современные толковые словари определяют мечту как 1) нечто, созданное воображением, мысленно представляемое, сильно желаемое, а также мысль об этом [225, 293]. «Не вещь, а мечта», – говорят о чем-нибудь очень хорошем. В русскоязычном сознании МЕЧТА кодирует мысленный образ, предмет желаний и стремлений субъекта. В структуру имени концепта МЕЧТА одновременно входят семы 'желание' и 'несбыточность', что превращает соответствующие фрагменты русской и американской лингвокультур в зеркально противоположные и сближает русскоязычное и индивидуально-авторское представление Фицджеральда о МЕЧТЕ.

В переводе Е. Калашниковой реализуется весь синонимический ряд слова мечта (мечтание, грезы, желание, стремление, видение), образуется КПС, которая, как и в оригинале, состоит из следующих позиций: субъект – предикат – объект – атрибутивные характеристики.

Субъектную позицию в КПС занимают лексемы мечта / мечты и их синонимы: это был редкостный дар надежды; воображение ничего не могло преувеличить; самые дерзкие и нелепые фантазии одолевали его, когда он ложился в постель; эти ночные грезы служили ему отдушиной; только что рухнувшая мечта еще билась, оттягивая время, цепляясь за то, чего уже нельзя было удержать; долголетняя феерия пришла к концу; напрасная надежда – дай Михаэлис не сомневался, что друзей у Уилсона нет; когда его мечта так близко, стоит только протянуть руку; она навсегда осталась позади.

Очевидно, что МЕЧТА в переводе персонифицируется в соответствии с оригиналом, однако субъектная позиция представлена заметно шире, чем в оригинале, добавлены иные концептуальные признаки: так, надежда в русскоязычном сознании связывается не только с ожиданием, но и с уверенностью в осуществлении чего-нибудь желаемого [225, 315], феерия ассоциируется с театром.

Субъектами мечты являются также главный герой и героиня, предикат мечтал встречается в одном контексте: После замешательства, после не рассуждающей радости настала очередь сокрушительного изумления от того, что она здесь. Он так долго об этом мечтал, так подробно все пережил в мыслях, столько времени ждал, словно бы стиснув зубы в неимоверном, предельном напряжении [165, 75].

В объектной позиции в переводе Е. Калашниковой МЕЧТА, с одной стороны, представлена как материальный предмет, с другой стороны, как выдумка, видение, воздух, «которым дышат призраки»: ядовитая пыль, что вздымалась вокруг его мечты; остался верен этой выдумке до самого конца; слить с ее тленным дыханием свои не умещающиеся в словах мечты; таскать за собою давно забытые мечты; он еще цеплялся за шальную надежду, и у меня не хватило духу эту надежду отнять; он сознательно внушил Дэзи иллюзию твердой почвы под ногами; скрывая от всех свою непорочную мечту; он дорогой ценой заплатил за слишком долгую верность единственной мечте; жалкие призраки, дышащие мечтами; после смерти Гэтсби я не мог отделаться от подобных видений; был некогда музыкой последней и высочайшей человеческой мечты; стоит протянуть руку – и он поймает ее [мечту]. Приведенная выборка показывает, что репрезентация концепта в переводе существенно отличается от оригинальной за счет полученного контраста, а также метафор иллюзия твердой почвы под ногами и музыка мечты.

Часть атрибутивных характеристик (особо увлекательная, не умещающаяся в словах, рухнувшая, непорочная, единственная, последняя и величайшая) абсолютизирует мечту и тем самым передает интенцию оригинала, в сочетании с другими атрибутами МЕЧТА объективируется как продукт богатого воображения, что более соответствует русскоязычному сознанию, нежели индивидуально-авторскому представлению Фицджеральда, ср.: самые дерзкие и нелепые фантазии; эти ночные грезы; шальная, напрасная надежда; долголетняя феерия; фантастическое видение.

В переводе Н. Лаврова КПС концепта МЕЧТА, как и в оригинале, составляется из следующих позиций: субъект – предикат – объект – атрибут. В качестве субъекта мечта представлена в следующих контекстах: идеальный образ превзошел реальный по всем статьям; его духовный образ возник из идеализации своей собственной натуры; самые затейливые и невероятные видения посещали его по ночам; болезненное воображение плело один замысловатый узор за другим; юношеские грезы Джеймса Гетца облеклись в плоть и в кровь; занавес опустился – сказочная феерия подошла к концу; меня еще долго мучили странные и пугающе реальные видения; его мечта была так близко; настанет день, когда мечта будет так близко. В позиции субъекта, таким образом, реализуется синонимический ряд русского слова мечта в сочетании с бытийными глаголами и глаголами действия, благодаря чему, с одной стороны, МЕЧТА персонифицируется, с другой стороны, акцентируется ее предельность, изменчивость, духовная основа. Встречается контекст, в котором переводчик представляет МЕЧТУ как театральное действо (занавес, феерия), что не совсем точно отражает прагматику оригинала (в романе использована лексема extravaganza – нелепая пьеса).