Атрибутивные параметры в переводе представлены шире, чем в романе-источнике: поломанный «форд»; новенький автомобиль цвета лаванды, с серой обивкой; его многоместный «форд» торопливо бежал на станцию, точно желтый проворный жук; маленький белый, новенький двухместный автомобиль; сплошной поток фыркающих машин; роскошный лимузин Гэтсби; запоздавший автомобиль; машины, бодро сворачивающие в подъездную аллею, минуту спустя разочарованно выезжают обратно; машины, сгрудившиеся на дороге; большая желтая машина, совсем новая; проносившаяся мимо машина; катафалк, отвратительно черный и мокрый; шум подъезжающих и отъезжающих машин. В данной позиции, как и в оригинале, МАШИНА репрезентируется как живое существо, переводчик акцентирует внимание на внешнем виде, многофункциональности и ходовых качествах машин.

В переводе Н. Лаврова исследуемый концепт объективируется в виде КПС, состоящей из следующих позиций: субъект – объект – атрибут, т. е. отсутствует позиция места действия. Субъектную позицию в соответствии с оригиналом «занимают» автомобили и их детали, предикатная позиция замещается бытийным глаголом и глаголами движения, в результате чего адекватно передается авторская ментальная модель АВТОМОБИЛЬ – живое существо. В переводе Н. Лаврова автомобиль репрезентируется не только как транспортное средство, но и как насекомое (жук), животное (собака) и небесное тело (болид), что выходит за рамки авторской установки.

Ср.: With fenders spread like wings we scattered light through half Astoria – Букв.: С распростертыми крыльями мы освещали пол-Астории.

Fenders – амер. крылья автомобиля, поэтому в переводе опущена лексема wings – крылья; scattered light – рассеивали, разбрасывали свет. Распластав кремовые крылья, наш сверкающий болид пролетел через половину Астории – пер. Н. Лаврова.

В приведенном примере МАШИНА репрезентируется переводчиком как космическое тело, хотя в романе-источнике подобное осмысление не выявлено.

В объектной позиции автомобиль представлен как транспортное средство, что совпадает с аналогичным фрагментом обеих картин мира, а также как объект сделок, предмет гордости и внешний признак состоятельности владельцев, что полностью соответствует исходному тексту.

Атрибутивная позиция перевода Н. Лаврова существенно расширена, благодаря чему автомобиль объективируется как живое существо (в нескольких контекстах – собака), космическое тело, «оранжерея» на колесах, акцентируются красота, скорость, состояние машины. Как показывает выборка, переводчик особенно выделяет скоростные характеристики автомобиля.

Ср.: The 'death car' as the newspapers called it, didn't stop; it came out of the gathering darkness, wavered tragically for a moment, and then disappeared around the next bend. Mavromi-chaelis wasn't even sure of its colour – he told the first policeman that it was light green.

«Автомобиль смерти», как его назвали газеты, не остановился; он выскочил из сгущавшейся темноты, трагически замер на мгновение и исчез за следующим поворотом. Михаэлис не мог с уверенностью сказать, какого цвета был автомобиль, и сказал полицейскому, что светло-зеленого – пер. наш.

«Автомобиль смерти», как его потом назвали газеты, даже не остановился; вынырнув из густеющих сумерек, он дрогнул на миг в трагической нерешительности и скрылся за поворотом дороги. Михаэлис и цвета его не успел разглядеть толком – подоспевшей полиции он сказал, что машина была светло-зеленая – пер. Е. Калашниковой.

«Машина смерти», как ее потом прозвали газетчики, даже не притормозила. Михаэлис рассказывал, что она вынырнула из сгущающейся полутьмы, а потом, словно в замедленном кино, поплыла над дорогой, и ее вроде бы повело в сторону обочины; за эти несколько полных драматизма мгновений, слив-для него в одно мрачное видение, он даже не успел разглядеть толком, какого цвета была промчавшаяся как пуля машина, в мгновение ока исчезнувшая за поворотом; грек только и смог сказать первому подоспевшему патрульному, что вроде она была светло-зеленая – пер. Н. Лаврова.

Приведенный пример показывает, насколько далеко отошел Н. Лавров от оригинального текста – кроме атрибутивных характеристик, представляющих МАШИНУ как пулю или стрелу, добавлены метафорические предикаты с иным концептуальным признаком вынырнула, поплыла, которые замедляют и утяжеляют действие, тогда как в оригинале выражена прямо противоположная интенция.

В ряде контекстов Н. Лавров добавил сравнение машины с собакой.

Ср.: Only gradually did I become aware that the automobiles which turned expectantly into his drive stayed for just a minute and then drove sulkily away.

Я заметил, хоть и не сразу, что машины, бодро сворачивающие в подъездную аллею, минуту спустя разочарованно выезжают обратно – пер. Е. Калашниковой.

Вначале я обратил внимание на то, что многочисленные авто, с бодрым фырканьем кружащие по серпантину его подъездной дороги, через считанные секунды возвращаются назад, неуверенно тычась бамперами, словно побитые псы – пер. Н. Лаврова.

Очевидно, что вариант перевода Е. Калашниковой полностью эквивалентен исходному тексту, в переводе Н. Лаврова добавлено сравнение с собакой, в котором переводчик акцентировал преданность, зависимость машины от хозяина, что не соответствует интенции оригинала. В русской лингвокультуре образ собаки многозначен, может нести и положительные, и отрицательные характеристики. Собака преданна хозяину, тяжело переживает разлуку с ним, тоскует. Побитая собака ассоциируется с ненужным, униженным, выглядящим жалким человеком [53, 152–159]. Возможно, в данном случае и следует говорить о противостоянии двух концептуальных картин мира – автора и переводчика, которые совпадают в позитивном отношении к машине как «другу человека», но по-разному осмысляют ее значение в человеческой жизни.

Таким образом, концепт CAR по-разному репрезентируется переводчиками: в переводе Е. Калашниковой сохранена когнитивно-пропозициональная структура концепта и, следовательно, адекватно передано авторское представление о том, что автомобиль – предмет национальной и личной гордости, признак благосостояния, жизненное пространство и носитель смерти. В переводе Н. Лаврова КПС концепта CAR упрощена, авторская прагматика в ней репрезентируется в объектной и частично атрибутивной позициях. В репрезентации субъектной и атрибутивной позиций КПС проявляется индивидуальное представление переводчика о концептуализированной реалии.

3.2.3. Репрезентация концепта MONEY / ДЕНЬГИ

Константа русского национального характера, составляющая одну из самых отчетливых духовных границ русской культуры, содержится в «нестяжательном» отношении к деньгам [143, 580]. Существование в русском языке уменьшительных форм денежки, деньжата, деньжишки, деньжонки (например, Завелись деньжонки; Плакали мои денежки) указывает на эмоционально-ироническое отношение к деньгам в русской лингвокультуре. В словарях существительное деньги определяется как 1) металлические и бумажные знаки (в докапиталистических формациях – особые товары), являющиеся мерой стоимости при купле-продаже, средством платежей и предметом накопления; 2) капитал, средства [225, 128]. Наиболее частотные сочетания с этим словом: большие, сумасшедшие, бешеные деньги; не при деньгах, полтинник – не деньги; время – деньги; делать деньги из воздуха и под. показывают, что в русскоязычном сознании концепт ДЕНЬГИ персонифицируется и кодирует не только финансовое средство, но и объект желаний, критерий оценки окружающих.

В переводе Е. Калашниковой концепт представлен КПС, состоящей из следующих позиций: субъект – объект – атрибут, т. е. не переданы позиции предиката и образа действия подлинника. Субъект деньги встречается в следующих контекстах: вот откуда у него столько денег; эти деньги уже у них в кармане; очень нужны деньги; спешно понадобились деньги; деньги звенели в этом голосе. С одной стороны, ДЕНЬГИ в данной позиции репрезентируются как предмет острой необходимости, происхождение которого вызывает интерес, с другой стороны, как свойство, придающее уникальность голосу любимой женщины.