— Мнимый сын — вовсе не сын, ваша милость! Витус из Камподиоса — приблудный крестьянский мальчишка, и не более того. Конечно, в свое время некий младенец лежал в красном платке у монастырских ворот, но это отнюдь не был отпрыск Коллинкортов. Кто знает, где на самом деле находилась в то время леди Джейн? Никто. Предположение, что Витус из Камподиоса благородных кровей, просто смехотворно.

— Вы полагаете? — Сбивчивая аргументация адвокатуса постепенно начала раздражать Уолсингема. Тем более что ему уже длительное время было достоверно известно, что кирургик действительно являлся сыном леди Джейн. В конце концов, у него повсюду были свои осведомители, в одной только Франции тринадцать и девять в Германии. Были свои люди и в Италии, и в больших портовых городах Европы. Тертые калачи и продувные бестии, чьи услуги щедро оплачивались из казны в соответствии с девизом сэра Фрэнсиса: «Знание никогда не обходится слишком дорого»…

— Хорошо, предположим, Витус из Камподиоса не Коллинкорт и, соответственно, не имеет права притязать на наследство, но ваш-то клиент Уорвик Троут тем паче не имеет таких прав. Итак, чего вы еще хотите?

— Я хотел бы быть допущенным к королеве.

— Нет!

— Ваша милость, похоже, запамятовали, что существуют прошения, ходатайства, заявления и кое-что еще, с чем можно обратиться к ее величеству напрямую!

— Все эти бумаги все равно попадут на мой стол! — У сэра Фрэнсиса Уолсингема окончательно лопнуло терпение. Он почувствовал, что в любой момент может потерять контроль над собой, а это было бы непростительно. — Советую вам, Хорнстейпл, не перегибать палку. Дайте событиям развиваться естественным путем. Так будет лучше для всех.

— Кроме бедного Уорвика Троута, ваша милость.

— Что вы имеете в виду? — Что-то в интонации адвокатуса опять насторожило Уолсингема.

— Троут смертельно болен, ваша милость, и жить ему осталось недолго. Единственная надежда, которая у него оставалась, — получить наследство. Поэтому, с вашего позволения, я и проявляю такое упорство.

Уолсингем помолчал. «Надо же, мое терпение все же окупилось, — подумал он. — То, что Троут обречен на смерть, может оказаться важной информацией. Однако не следует так просто сносить дерзость этого доморощенного адвокатишки. Нагоню-ка я на него страху, чтобы впредь было неповадно и чтобы он понял, почему говорят: „Не приведи Господь увидеть кинжал Уолсингема со стороны острия!“»

Вслух же он произнес:

— Вы действительно весьма упорны, поэтому хотел бы напоследок обратить ваше внимание, что такое поведение не всегда полезно для здоровья. Кстати, я вам уже рассказывал о своем дяде, сэре Эдмунде Уолсингеме? Нет? Так вот, о нем говорят, что он бывает груб в своей работе. Чтобы вы знали, мой дядюшка — комендант Тауэра. Хотя вы родом из Уэртинга, я полагаю, вы наслышаны о чрезвычайной важности этой древней цитадели на востоке нашего города. И, кроме того, рискну предположить, вы слыхали, в каких условиях томятся заключенные неаристократического происхождения в той части Тауэра, которая отведена под тюрьму.

— Т-так точно, ваша милость, — выдавил Хорнстейпл. Он понял, что проиграл. Низко поклонился и, пятясь, удалился из кабинета.

Уолсингем воспринял эту картину с удовлетворением. Вопрос решен. Тем не менее он отдаст распоряжение и дальше держать настырного наглеца и его подопечного под наблюдением.

С документами, которые он подписывал перед визитом Хорнстейпла, глава тайной службы на следующий день отправился к своей королеве. Он с достоинством шагал через просторные залы и коридоры дворца Уайтхолл, роскошной лондонской резиденции английских королей. Беспрепятственно проходил мимо многочисленной стражи, ибо его лицо было знакомо каждому. Перед дверью той комнаты, где, как он знал, любила музицировать Елизавета, он остановился. Коротко кивнул слуге, и тот, низко поклонившись, впустил его.

Уолсингем вошел в апартаменты и осторожно двинулся вперед, стараясь не производить шума, потому что королева сидела за спинетом. Она вновь играла ту незатейливую, берущую за душу мелодию, сочиненную когда-то ее отцом, Генрихом VIII, которую он с такой охотой исполнял на лютне и напевал:

Уолсингем подошел поближе и благоговейно замер. Он любил голос королевы, которая в этот день пела вместе с Кейт Эшли, своей старой гувернанткой, и несколькими фрейлинами, облаченными в белые платья. Как всегда, сэр Фрэнсис залюбовался руками Елизаветы, ее длинными, узкими, лилейно-белыми кистями. Сегодня на пальчиках ее величества поблескивали не менее восьми колец.

«Жаль, что она редко обнажает руки, — подумал он, — ей бы не следовало так часто надевать перчатки. Платье опять подобрано безупречно: зеленое с белым — цвета Тюдоров. Да и какие тона лучше гармонировали бы с ее огненными волосами! А вот эту белую сетку для волос, затканную золотом, я, кажется, вижу впервые. Быть может, подарок Роберта Дадли, графа Лайчестера, завоевавшего ее сердце?»

— Что это вы так пристально разглядываете меня, сэр Фрэнсис? — Елизавета закончила игру и с мягкой улыбкой посмотрела на него.

Уолсингем спохватился, сосредоточился и сделал строгое, деловитое лицо:

— Простите, ваше величество, просто вы чудесно выглядите.

Улыбка Елизаветы стала чуть шире, но ненамного, ибо за последнее время она потеряла несколько зубов, о чем Уолсингем был осведомлен.

— Вы это говорите мне каждый день, не правда ли, Кейт?

Старая гувернантка молча кивнула.

— Что у вас, сэр Фрэнсис?

— Мне надо обсудить с вами кое-какие дела, ваше величество. Простите, что я врываюсь без доклада.

— Да уж я привыкла к этому. Уильям Сесил ведет себя точно так же.

— Да, ваше величество. — Уолсингем был, разумеется, в курсе, что его повелительница позволяет себе и с другими государственными мужами стиль общения, который при ее королевском статусе скорее можно было бы назвать непринужденным. — Я хотел показать вам некоторые подготовленные мною документы, а кроме того, одну книгу, которая, несомненно, достойна вашего внимания.

— Книгу?

— Да, ваше величество, произведение в некотором роде весьма актуальное, если правильно его прочитать.

— Хорошо. — Елизавета встала и проследовала к изящному письменному столику. — Кейт, будь добра, передай камеристке, чтобы она подготовила мне на вечер малиновое платье с жемчужной отделкой. И возьми с собой девушек.

Когда все вышли, Елизавета с доверительной улыбкой произнесла:

— Вы заинтриговали меня, Фрэнсис.

Уолсингема охватило теплое чувство, как всякий раз, когда королева обращалась к нему по имени. К сожалению, она это делала лишь тогда, когда они оставались наедине.

— Ваше величество, я хотел бы попросить вас заглянуть в эти документы. Вы сами убедитесь, что средства, которыми располагает тайная служба, уже сейчас, к середине года, почти исчерпаны. И это притом, что я частично пополнял их из собственного кошелька.

Елизавета пробежала глазами бумаги:

— И теперь вы ожидаете того же от меня. Я должна профинансировать ваш шпионский аппарат из своей личной шкатулки.

Уолсингем тактично промолчал, но было ясно, что именно этого он и добивался.

— Присядьте, Фрэнсис. — Королева нахмурила лоб. — Ваша тайная служба — бездонная бочка.

— Зато очень полезная, если не сказать незаменимая. Вспомните, сколько необходимой информации разузнали для вас мои люди.