Поздним вечером он вернулся в замок. Чтобы чем-то занять себя, отправился к расположенному поблизости озеру и принялся наблюдать за утками и лягушками. И тех и других было очень много, и все Божьи твари явно радовались жизни.

Спустя еще две недели наконец прибыл долгожданный курьер с письмом. Однако, к разочарованию Витуса, оно было не от Нины, а от Уолсингема. Тот писал, что предложения милорда по вопросу предотвращения чумы чрезвычайно интересны, за что он выражает ему огромную благодарность. Правда, он сомневается в возможности их претворения в жизнь. Другие мероприятия — милорд, конечно, понимает, о чем речь, — выполнить, по его мнению, неизмеримо проще, и они принесли бы гораздо большую пользу Англии.

Витус послал ответ с обратной почтой. В нем он, проигнорировав намеки на военное применение Pulex pestis, подробно остановился на своих трудностях в Уэртинге и высказал новые предложения по наведению чистоты и соблюдению гигиены в крупных городах.

Потом он написал еще одно письмо Нине и одно Джироламо, отдал всю корреспонденцию курьеру и, не имея никаких других планов, отправился на длительный обход конюшен, мастерских и складов. Он бы с радостью взял кого-нибудь в спутники, но все были заняты. Каждый в замке имел свой строго очерченный круг обязанностей.

Только у хозяина их не было.

Прошло еще две недели, и, по обыкновению завтракая в Зеленом салоне, Витус сказал себе, что дальше так продолжаться не может. Уже начался сентябрь, и он потихоньку скисал, чувствовал себя, как лиса в западне, и до умопомрачения ждал хоть какой-нибудь весточки от Нины или от друзей, если письму когда-нибудь вообще суждено прийти. Пора действовать! Он решительно бросил на стол салфетку и послал за Китом.

— Чем могу служить, милорд? — спросил вскоре появившийся молодой конюший, вертя в руках шапку.

— Прикажи оседлать мне Одиссея.

— Слушаюсь, милорд.

— И двух запасных лошадей. Из тех, что повыносливей. Мне предстоит долгий путь.

После того как Кит бросился выполнять его указания, Витус стремительно отправился в свои покои, упаковал по старой привычке короб, опустив туда сундучок с инструментами, взял свой посох и, выйдя из замка, прямиком зашагал к фамильному склепу.

— Арлетта, — начал он, осеняя себя крестным знамением, — ты единственная, кто по-настоящему знает меня здесь, единственная, кому я могу довериться. Я больше не выдержу бездействия. Правильно ли я поступаю, решив уехать?

Он долго вслушивался в самого себя, зная, что ее голос все еще звучит в нем. Арлетта еще была с ним — ее ум, ее живость, ее надежность.

Витус понял ответ. Склонившись, он поцеловал плиту, на которой стояло ее имя.

— Неужели вы в самом деле хотите покинуть нас, милорд? — Кэтфилд держал под уздцы Одиссея. — Так внезапно?

— Да, Кэтфилд. Тревога о друзьях не дает мне покоя. — Витус не мог сказать, что не меньшую тревогу он испытывает из-за Нины. — Я хочу вернуться морем в Испанию. Если Бог даст, надеюсь разыскать там своих товарищей, если они еще живы.

— Понятно, милорд. А что же людям сказать? Ведь они так рады, что вы вернулись!

— Скажи им правду, Кэтфилд. Просто правду. Если все хорошо сложится, весной я вернусь. — Держась за седло, он зацепился кончиком сапога за стремя. Одиссей радостно зафыркал.

Кэтфилд успокаивающе похлопал жеребца по шее и заметил:

— Может, вам стоит подождать чуточку, милорд? Там едет какая-то карета.

— Карета? — Витус посмотрел в указанном направлении и увидел экипаж, запряженный парой лошадей, катившийся по разбитой проселочной дороге. — Кто бы это мог быть?

— Не могу сказать, милорд. Я этой кареты здесь никогда не видел.

Экипаж, которым управлял седовласый старик, остановился. Кучер степенно спустился с козел, не удостоив Витуса и Кэтфилда ни единым взглядом, открыл дверцу и откинул ступеньки. Он помог сойти молодой женщине — светловолосой, с лицом, начисто лишенным каких бы то ни было признаков интеллекта. Зато, как бы уравновешивая недостаток ума, природа позаботилась о естестве: платье женщины вздымала пышная грудь.

— Ну, щё там творится снаружи, молощная матушка? — пропищал вдруг чей-то голосок. — Погоди, папа с овещкой сейчас вылезут!

И в самом деле после этого в проеме появился Коротышка, держа на руках маленькую Неллу, которую он тут же передал кормилице. — Мое почтение всей честной компании!

— Все хорошо, что хорошо кончается. — Из экипажа выпрыгнул заметно щурящийся человек. — Consummation est![70] Эй, это ты, Витус? И вы, Кэтфилд? Как видите, мне опять приходится оплакивать утрату очередной пары бериллов. Ну да Бог с ними! Как сладостно вновь почувствовать под ногами знакомую землю!

— Старик, Магистр, ах ты сорняк! Энано, дружище! Дайте вас обнять!

Витус так порывисто прижал к себе друзей, что маленький ученый заохал:

— Даже хорошо, что мои линзы пропали, а то сейчас бы им пришел конец! Это, между прочим, Молли, она в некотором роде выполняет роль Бородача.

Витус мимолетно кивнул дородной кормилице.

— Послушай, Магистр, вы одни? Я хочу сказать, вы не…

Лицо ученого расплылось в широкой улыбке:

— Что мы «не»?

В этот момент в дверях появилась изящная рука. На пальце поблескивало кольцо леди Джейн. Не раздумывая ни секунды, Витус схватил эту руку и прижал к лицу. Потом поднял взгляд и, не говоря ни слова, долго не мог оторвать его от лица любимой, на котором янтарными искорками светились счастливые глаза.

Нина приехала.

Вот теперь он наконец был дома.

ЭПИЛОГ

Прошел еще целый год, прежде чем Витус и Нина смогли обвенчаться. Виноват в этом был Карлос Орантес, своевольный отец невесты. Не то чтобы он имел что-то против этого брака — напротив, его буквально распирало от гордости, что он получит в зятья настоящего графа, но он ни за что на свете не хотел, чтобы кто-то оплачивал его поездку в Англию. Таким образом, потребовалось много месяцев и два хороших урожая, пока он все-таки скопил нужную сумму.

И вот, наконец, в один прекрасный день он стоял у подножия парадной лестницы Гринвейлского замка в окружении всех своих домочадцев — Аны, Кончиты, Бланки, Педро, Марии, Мануэлы и Гаго. Только близнецов Антонио и Лупо не хватало. Они, как обычно, странствовали с труппой Artistas unicos по северу Испании.

— Витус, зять! — гремел Карлос, широко распахнув руки. — Дай прижать тебя к груди! — И как обычно, когда счастье переполняло его, из груди его излился мощный словесный поток. — Зять, я в самом деле сказал «зять»? Ах нет, ты же еще никакой не зять, ты еще только станешь им. Черт побери, как же я рад тебя видеть! Тебя, конечно, тоже, дочка, славно выглядишь, просто красавицей стала, ну точь-в-точь твоя мать, когда я к ней сватался, да-да, ну поцелуй же наконец своего старого папашу. И еще разочек! Скажи, Витус, я немного шумноват? Люди там наверху так таращатся из окошек…

Профессор Джироламо тоже не смог отказать себе в удовольствии и проделал долгий путь к Британскому острову. Присутствовать на бракосочетании было для него влечением сердца, к тому же втайне он лелеял надежду на то, что после свадебных торжеств их с молодым графом ждут несколько интереснейших научных диспутов.

То же самое, за исключением надежд на ученые беседы, относилось и к Ипполиту Таггарту, грубоватому корсару, который, зажав под ручку свою жену Мэгги, примчался на свадьбу, оставив свое небольшое владение на острове Уайт.

В отличие от них, аббат Гаудек, отец Томас и брат Куллус не смогли приехать на брачную церемонию, ибо им предстояла поездка в Сито, материнский монастырь ордена.

Это была шумная свадьба со множеством гостей, а те, кто не мог приехать лично, направили поздравления и подарки новобрачным, среди них купец Моктар Бонали из Феса, торговец вином и вазами Монтелла из Кьоджи, врач Санджо из Венеции и странствующий торговец Фабио из Падуи. Ну и наконец, сэр Фрэнсис Уолсингем из Лондона и, не в последнюю очередь, лично ее величество королева, проводившая лето в Гринвиче. Создалось впечатление, что весь мир сблизился по случаю свадьбы.