Гейнц подумал, что толстяк чересчур уж щедр на похвалу, самого его всегда бесили похвалы учителей.

— А как настроены вы? — последовал вопрос.

— Я сегодня слышал ваше выступление, — выпалил Гейнц, — и нам с приятельницей пришлось удирать во все лопатки.

К удивлению Гейнца, выпад его не возымел действия. Напротив, он вызвал довольный и совершенно искренний смех.

— Да, это был прискорбный эпизод, — сказал толстяк, смеясь. — Но он имел отнюдь не неприятные последствия, верно, Эрих, сын мой?

Эрих, смеясь, согласился, что последствия были не сказать, чтобы неприятные, скорее, наоборот!

Гейнца разбирала злоба.

— Мне довелось видеть женщин и детей, основательно помятых в свалке, — возразил он в упор на этот дурацкий самодовольный смех.

Толстяк мгновенно стал серьезным.

— Знаю, знаю, все это произошло, к сожалению, несколько скоропалительно — кое у кого не хватило терпения. В дальнейшем мы надеемся избежать подобных режиссерских промахов.

Он дружески кивнул Эриху, еще раз пожелал ему: «Приятных снов, сын мой Эрих!» — сунул Гейнцу руку, дружески кивнул в сторону Ирмы и, мягко ступая, вышел из комнаты, видимо, все еще озабоченный «режиссерскими промахами».

— Кто это, Эрих? — непозволительно рано спросил Гейнц — дверь едва успела захлопнуться.

— Садитесь! Сигарету? Все еще не куришь, Малыш? А пора бы, ты, кажется, в этом году кончаешь?

— Кто это был, нельзя ли узнать? — настаивал Гейнц.

— Как, ты не знаешь? А ведь ты его слушал! Ну как, понравилась тебе его речь?

— Я в восторге! — ухмыльнулся Гейнц. — В особенности от автомобильных выхлопов. Но кто же этот оратор?

— Будущий министр!

Гейнц рассмеялся.

— Узнаю тебя, Эрих! Ты все тот же закоренелый интриган и заговорщик! Что, правильно я его описал, Ирма?

Ирма кивнула.

— Итак, министр! Не важно, Эрих, можешь его не называть. Если он и в самом деле станет министром, уж я как-нибудь догадаюсь. А ты, стало быть, его секретарь, пожалуй, даже статс-секретарь — в будущем? Или поднимай выше?

Однако Эрих ничуть не рассердился, напротив, он улыбнулся с видом самого дружеского расположения.

— Что это ты сказал про автомобильные выхлопы? — невинно спросил он.

— Не прикидывайся! Я имею в виду тот самый кровожаждущий автомобиль, который распугал ваш митинг.

— Извини, митинг обстреляли из пулеметов.

— Прошу прощения, по мы с Ирмой сидели на Бисмарке и все видели. Это трещал автомобиль с серым верхом.

Оба брата смотрели друг на друга в упор.

— Однако, если я тебя правильно понял, это не помешало тебе удирать во все лопатки?

Гейнц покраснел.

— С волками жить — по-волчьи выть…

— А с овцами — бежать без оглядки!

Эрих смеялся от души. Он смеялся тем громче, чем яростнее смотрел на него Гейнц.

— Малыш, Малыш! — воскликнул он. — Да ты, оказывается, совсем еще мальчишка! — Победа расположила Эриха к болтливости. — А ты не можешь, при известном напряжении своих незаурядных умственных способностей, сообразить, что в конечном итоге не так уж важно, трещала ли машина или строчил пулемет?

— Нет, — озадаченно сказал Гейнц. — Это выше моего понимания. Ты должен мне объяснить!

— По-вашему, все равно — убивают людей или не убивают?! — возмутилась Ирма.

— Я сказал — в конечном итоге, маленькая дама, — прогнусавил Эрих с видом величайшего превосходства. — Я сказал — в конечном итоге…

— Я не дама!

— Но, надеюсь, станете ею, со временем! — Он повернулся к Гейнцу. — Так вот слушай. Это проще простого. Я тебе все объясню… Мы договорились с либкнехтовцами не мешать друг другу проводить наши собрания. Заключили своего рода перемирие: товарищ Либкнехт выступит перед Замком, а мы — перед рейхстагом. Но если наш митинг обстреливают из пулемета, разве это не дает нам право нарушить договор и выкурить отсюда совет рабочих и солдат, который бесчестно, вероломно, изменнически нарушил свое обещание?..

— Но ведь никто же не стрелял!

— Идиот! Мы это утверждаем и этого достаточно!

Он с торжеством воззрился на брата.

— Разве ты не понимаешь, что иногда бывает достаточно хотя бы с подобием вероятия сослаться на некое нарушение права…

И он подмигнул брату своими красивыми, лукавыми, как у кошки, глазами.

— Никому и в голову не придет учинить расследование, что это было на самом деле — пулемет или выхлопы? — Он наклонился вперед и зашептал: — Как будто нельзя, когда это тебе на пользу, заставить трещать по выбору — машину или пулемет?

Он выпрямился.

— Этот совет Р. и С. был большой помехой здесь, в рейхстаге. Был, Малыш, — с сегодняшнего дня можно смело сказать: был!

Гейнц оторопело смотрел на брата. Из книг он знал о дипломатических подвохах, о предательстве, шпионаже, жульничестве, но воспринимал это как-то совсем отвлеченно, словно такие вещи происходили в далеком прошлом и не имеют отношения к современности. Но чтобы такое проделывалось сегодня, у него на глазах, а главное, при участии его брата…

— Ах, Эрих… — сказал он только, но не стал продолжать. Бранить Эриха не имело смысла. Ну, назовет он его, положим, свиньей, но Эрих будет только гордиться тем, что он свинья!

— Вы и днем все наврали — людям, которые хотели послушать Либкнехта! — упрекнула его Ирма.

— Цель оправдывает средства, маленькая фрейлейн!

— Да какая же у вас цель? Для чего вы творите эти подлости? Зачем срываете погоны? — внезапно разгорячился Гейнц. И через силу прибавил: — Ах, Эрих, если отец узнает…

— Прежде всего садись! — Эрих был воплощенное спокойствие. — В самом деле, садись! Видишь ли, именно ради отца я все это тебе разъясняю и даже готов простить твое истинно братское хамство…

— Разреши тебе не поверить! — буркнул Гейнц.

Эрих предпочел сделать вид, что не слышит. — Почему мы прибегаем к таким средствам? Потому что хотим прийти к власти и ни с кем ее не делить!

— Но кто же, собственно, эти «мы»? — воскликнул Гейнц, совсем растерявшись. — Послушать одного, другого, все размахивают красными флагами, все делают революцию. Тебе вот мешает совет рабочих, но что же все это значит? И кто способен в этом разобраться? Это же какой-то всеобщий крах, полная неразбериха…

— Глупости! Да ты за три минуты все поймешь! Мы — это великая социал-демократическая партия, единственная партия, способная и призванная захватить власть и удержать ее…

— Потому что к ней принадлежишь ты, верно?

— Оставь эти колкости! А кроме того, имеются еще и независимые — так называемые независимые, — продолжал Эрих. — Это те члены нашей партии, которые голосовали против военных кредитов. Часть их склоняется к группе Либкнехта, другая непрочь присоединиться к нам…

— А кто такие либкнехтовцы?..

— Да, либкнехтовцы — в этом-то и заключается проблема! Либкнехт сейчас очень популярная фигура… Он всегда выступал в печати против войны, он сидел в тюрьме, он хотел бы все ниспровергнуть, а это сейчас популярнейший лозунг. Но как велики силы, что за ним стоят, — этого никто не знает. Его Союз Спартака очень малочислен. Ты ведь еще помнишь, Малыш, кто такой Спартак?

— Ясно! Военнопленный фракиец. Организовал восстание рабов и солдат против Рима, победил, пользовался огромной популярностью…

— Знаешь, я верю в имена, — сказал Эрих. — Союз Спартака… Но ты еще, разумеется, помнишь, как Спартак кончил?

— Помню. В конце концов он был разбит наголову. Погиб вместе с большинством своих сторонников. Тысячи рабов были распяты на кресте…

— Да-а! — задумчиво протянул Эрих. — Мы больше не распинаем на кресте…

Наступившее молчание становилось все тягостнее.

Эрих поднял голову и усмехнулся, увидев хмурые, злые лица своих посетителей.

— Что это у вас такие кислые мины? Уж не вступил ли ты в Союз Спартака? Если так, ты поставил не на ту лошадку — предупреждаю! Правительство сформируем мы!

— А я вообще ни на какую лошадку не ставил, — разозлился Гейнц. — Это ведь тебе не скачки в Хоппегартене!