Среди лучших советских актеров, композиторов, писателей было немало страстных болельщиков. Дмитрий Шостакович, Юрий Трифонов, Михаил Яншин… Все-таки как велика стилистическая и смысловая разница между понятиями «болельщик» и «фанат»!
Но главным болельщиком всего СССР, пожалуй, стоит назвать Льва Абрамовича Кассиля. Дело даже не в том, что Кассиль написал несколько повестей и киносценариев о спорте, среди которых выделяется популярнейший «Вратарь республики». Он сочинял сказку спорта, создавал болельщицкий канон, задавал тон околоспортивной жизни… «Болельщик всегда остается болельщиком. От этого не излечиться, от этого не избавиться», – конечно, это слова Кассиля. Пылкий болельщик московского «Спартака», он даже несколько раз комментировал матчи для радиослушателей. Его, как талисман, брали с собой футболисты даже в экзотические по тем временам зарубежные вояжи.
Что может быть естественнее истинно русского возгласа «Мо-лод-цы!»? Переходя на иноязычные проявления эмоций («Bay», «Йесс»), мы порабощаем себя и теряем. Без «молодцов» не бывать России страной победителей… А ведь этот спортивный клич существовал не всегда. У него есть точная дата рождения. Январь 1956 года, Кортина д’Ампеццо. Первые зимние Олимпийские игры с участием советских мастеров. В небольшой группе советских туристов – Лев Кассиль. Наши болельщики ломали головы: как поддержать советских спортсменов – так, чтобы на весь мир было слышно? Пришлось испробовать разные варианты: «Давай! Давай!», «Ещ-ще штучку!», но слаженного хора не получалось. У иностранцев выходило лучше, а наши кличи звучали сиротливо. И тогда Лев Кассиль предложил скандировать по слогам: «Мо-лод-цы!». Серьезные посланцы СССР прорепетировали этот номер на прогулке, а потом выдали на стадионе, на хоккейном матче. И – сработало. Клич действительно прозвучал на весь мир, быстро стал узнаваемым. Кассиль с удовольствием пояснял иностранцам, что означает это звучное русское слово. Наши хоккеисты стали тогда олимпийскими чемпионами. В финале последнего матча им устроили овацию – и слово «Молодцы» зазвучало на разные лады. «Моу-лед-си!», – кричал стадион.
Придумки Кассиля пробуждали болельщицкий азарт, привлекали внимание к соревнованиям – не только футбольным и хоккейным.
В июне 1970 года главные новости приходили из Мексики, с чемпионата мира по футболу. Врачи запретили Кассилю ехать в эту далекую жаркую страну. Пришлось ночами страдать и восхищаться у телевизора. Сначала сборная СССР проиграла Уругваю в четвертьфинале: и гол-то пропустили курьезный. Наши защитники и вратарь посчитали, что мяч вышел за линию и замерли, когда уругвайцы забивали. А в финале бразильцы во главе с Пеле разгромили Италию, за которую болел Кассиль. Писатель не выдержал футбольных переживаний и умер от инфаркта прямо во время финала чемпионата мира. Одного месяца не дожил до 65-ти! Рыцарь советского спорта.
Шостаковича не просто при жизни, но еще в молодости признали гением. Казалось, он весь – в музыке, в сложных симфонических метаниях. Но футбол его интересовал не меньше симфоний! И в Ленинграде, и в Москве он не пропускал ни одного тура, неизменно сидел на стадионе, на деревянной лавке. Трудно представить себе более обстоятельного болельщика: в середине тридцатых он даже поступил в школу футбольных судей. Переписка Шостаковича полна футбольными впечатлениями: «Зенит» уже смазал две верные штуки. Но вот Шелагин, находясь метрах в пятнадцати от ворот, забивает эффектный мяч в ворота Разумовского. Мяч прошел в самый верхний, задний угол ворот. После этого идет бурная атака ««Локомотива», и Грищенко берет «мертвеца» от Карцева. Передает Бодрову, Бодров – Шишаеву Шишаев – Шелагину, и тот метров с 25-ти пустил мертвого низовика». В ежедневниках Шостаковича футбольных записей не меньше, чем сугубо композиторских. В самых заветных тетрадях, рядом с нотными записями – сводки футбольной статистики, над которой композитор размышлял часами. Он ликовал, когда, с помощью потрепанного «гроссбуха», удавалось разрешить споры футбольных болельщиков о нюансах давно минувших матчей.
Накануне чемпионата всякий раз он испытывал охотничье волнение: «Я вытащил свой футбольный гроссбух, стер с него пыль, накопившуюся за хоккейный сезон, и перевернул страницу. Написал: «Первенство СССР 1941 года» и разграфил лист пока на 14 частей (ходят слухи, что в первенстве будет 14 команд). Все готово для занесения первой записи, которая, очевидно, будет произведена 2 мая 1941 года. Осталось меньше двух месяцев. А всякого рода товарищеские матчи… Ух, скорее бы». Это любовь! Только инфаркт помешал Шостаковичу побывать на чемпионате мира в Лондоне. Пришлось довольствоваться больничным телеприемником…
Страстный болельщик Дмитрий Дмитриевич Шостакович не пропускал ни одного матча. На фототелеграмма – переписка Шостаковича и Лебедева
Ходило немало анекдотов о диалогах Шостаковича с «простецкими» болельщиками. Так, однажды, он сообразил «на троих» с двумя стадионными попутчиками и на их вопрос «Где ты работаешь?» честно ответил: «Композитор». – «Ну, не хочешь – не говори».
В балете «Золотой век» Шостакович хотел показать конфликт пролетарской и буржуазной культуры. Современным театралам хорошо известна постановка Юрия Григоровича, в которой нэпманы противоборствуют комсомольцам. Но этот знаменитый спектакль «Большого театра» состоялся после смерти композитора, а в изначальном либретто речь шла не о нэпманах, а о футболе. Либретто написал известный кинорежиссер Александр Ивановский. И назывался балет «Динамиада». Ивановский еще в 1928 году каким-то чудом предвидел, что московское «Динамо» наделает шуму в Англии! Он придумал страну Фашландию и промышленную выставку «Золотой век», на которую прибывает советская футбольная команда. Лондонская танцовщица влюбляется в советского футболиста… «Динамо» побеждает буржуазных (они еще и фашисты!) спортсменов, потом динамовцев арестовывают. И – это все-таки революционный балет – мировой пролетариат освобождает советских футболистов. А советская оптимистическая музыка побеждает развратные фокстроты…
Шостакович мечтал написать футбольный гимн или марш. Но, когда появился «Футбольный марш» Блантера, отказался от этой затеи. Понравилась ему эта простая бодрая мелодия! Отныне футбольные матчи открывала музыка Блантера: знаменитый песенник написал ее по заказу комментатора Синявского, по дороге со стадиона домой. Шостакович одобрил работу Блантера – и на матче «Торпедо» (Москва) – «Спартак» (Харьков) состоялась премьера марша. Матч открывал чемпионат СССР 1938 года и окончился со счетом 2:2. Команды эти проведут чемпионат серенько, и игра забудется, но марш останется в нашем футболе навсегда. «Это наш Мотя сочинил!», – говаривал Шостакович. А длится марш, по расчету Блантера, ровно минуту: ровно столько требуется футболистам, чтобы прошествовать к центру поля перед началом матча. И нет для ценителей футбола более заразительного аперитива, чем этот марш.Не будь маршей, песен о футболе – и соревнования стали бы тусклыми. А статистика? Таблицы, цифры, данные о голах – кажется, какая-то скучная бухгалтерия. Но из-за нее болельщики ночей не спят, спорят, грезят. Оказывается, в цифрах есть не только «магия чисел», но и романтика.
Спорт или искусство?
Говоря о популярности «фигурки» в СССР, нужно припомнить чемпионат Европы, прошедший в Москве в 1965-м году. Возможно, именно тогда и москвичи, и телезрители по всей стране признали этот спорт навсегда своим. У нас уже были собственные чемпионы: в парном катании победили Белоусова с Протопоповым, а в других дисциплинах москвичи предпочитали болеть за французов Алена Кальма и Николь Асслер. Французов в СССР любили: сказывалась и революционная романтика, и восхищение недостижимой для нас беззаботной непосредственностью поведения. Недаром пел Утесов: «Шевалье – наш друг, и наш друг – Монтан, и Жерар Филипп – месье Фанфан-Тюльпан». Широкоплечий Кальма, к огорчению болельщиков, проиграл австрийскому сопернику. Но драматургия поражения означала моральную победу: он коснулся рукой льда после рискованного прыжка, хотел победить с особым шиком – и проиграл по-мужски. Советская пресса превозносила антибуржуазность «ледового д’Артаньяна»: «Вы мне даете тысячу долларов в неделю и думаете меня этой ценой заманить в свои профессиональные конюшни. Не выйдет! Я свою свободу ценю гораздо выше. Я возмущен тем, что дельцы суют свой нос в спорт и даже влияют на исход борьбы!» – в русском переводе филиппики Кальма напоминали даже не Дюма, а Луи Арагона.