К современной политической «кухне» Золя относился чрезвычайно отрицательно. Свое презрение к политическим дельцам он выражал неоднократно, видя в них низких и бездарных карьеристов, ничего не разумеющих в нуждах страны и потребностях времени, в природе человека и в эволюции общества. Он считал бесполезной политическую работу и не советовал порядочным людям заниматься ею. Лучше быть образованным человеком, чем министром. И не только лучше, но и полезнее для общества. Труд исследователя, ученого, натуралиста ведет человечество к лучшему будущему, между тем как министры лишь вредят своей политической трескотней, отвлекая умы от практической работы и сбивая с толку граждан. Демократия развивается независимо от политики и вопреки ей. <...>

Таким образом, в социальном процессе исключительную, решающую роль играет наука, наука вообще, следовательно, ее представители и «жрецы», ученые. Республика, по мнению Золя, должна быть республикой ученых. <...> При всем своем демократизме он все же опасается подлинной демократии, – ведь не все французы одинаково просвещены, а потому не всех следует допускать к управлению государством: математическое равенство Золя принять не может. По его мнению, цивилизацией движет разум, а носителем разума является интеллигенция. Этот столь распространенный в то время взгляд объясняется политическим опытом эпохи. Стоит вспомнить плебисциты, устраивавшиеся Луи-Наполеоном в начале своей империи и в конце ее и всякий раз поддерживавшие этот режим, или буржуазные «национальные собрания», неизменно толкавшие Францию на путь реакции и дискредитировавшие самую идею парламентаризма. Золя <...>, не доверяя «массам», искал выхода в аристократии ученых.

II

Как же с этих «научных» позиций Золя изучает основной предмет своих интересов – человека?

В предисловии к «Терезе Ракен» Золя формулировал свои любимые идеи: «Я избрал персонажей, отданных во власть нервов и крови, лишенных свободы воли, в каждом своем поступке увлекаемых роком своих плотских побуждений. То, что я принужден был назвать угрызениями совести, есть просто органическое расстройство, восстание нервной системы, напряженной до крайности. Душа здесь совершенно отсутствует».

Золя словно пытается устранить всякие психологические категории и заменить их физиологическими – угрызения совести превращаются в расстройство нервной системы, любовь – в вожделение инстинкта, мысль – в секрецию мозга. Однако перечтем роман, и мы увидим, что он полон тонких и разнообразных психологических наблюдений, что здесь есть и нравственная борьба, и ужас перед содеянным, и любовь, и раскаяние, и угрызения совести – не по названию, а по существу. Следовательно,

Золя, отказавшись от души, не отрекается от психологии, хотя рассматривает ее принципиально иначе, чем школа Кузена с ее «психологическим методом». Психика для Золя оказывается производной от физиологии, или, вернее, обратной ее стороной. Устраняя «душу», Золя вместе с тем уничтожает автономность сознания и рассматривает его как простую регистрацию физиологических процессов. Причины поведения он открывает в глубине подсознательного. И здесь он использует достижения и ошибки современной ему науки. <...>

Во Франции в течение всего XIX в. продолжалась работа французских физиологов-медиков, говоривших о теснейшей зависимости психической жизни от жизни организма. <...> Из множества популярных работ по физиологии следует особо отметить книгу Ш. Летурно «Физиология страстей» (1868), интересную своей социологической тенденцией и вниманием, которое автор уделяет среде. Он объясняет психическую деятельность деятельностью нервной системы, утверждая, что нравственный склад человека и его страсти зависят не от одного только головного мозга, но от всей суммы его органов, и тем самым приходит к мысли о бессознательных психических процессах.

Золя читал «Физиологию страстей» в 1868 г. и делал из нее выписки, разрабатывая замысел «Ругон-Маккаров». На первых страницах книги он мог найти, вместе с определением жизни и отношения особи к среде, основы «натуралистической» психологии: «Если бы мы сознавали все жизненные акты, совершающиеся в нашем организме, если бы мы могли по желанию изменять ее течение, то у нас было бы столько же потребностей, сколько органов, тканей, элементов. но большая часть этих процессов протекает за пределами сознания, и нам ничего неизвестно о наиболее глубинных жизненных процессах… Единственные мозговые следствия этих растительных процессов – хорошее или плохое расположение духа, сила, слабость». Более близки к сознанию процессы, связанные с органами чувств, с половой жизнью и т.д. Каждый орган, каждая специальная ткань должны жить соответственно своей организации, отсюда ряд второстепенных потребностей, более осознанных, хотя и менее деспотических[46].

И Летурно посвящает анализу потребностей специальные главы, так как именно потребности превращаются в желания и являются основой психической деятельности. Это дает возможность изучать потребности чувства, т.е. потребности социальные, которым и посвящены дальнейшие главы.

Такова эта «физиология потребностей», идущая во французской науке от XVIII в. и приводившая к важным социальным выводам.

Еще большее значение для Золя в этом вопросе имел Тэн. Из его философских статей, собранных в книге «Французские философы XIX века» (1857), из «Исторических и критических опытов», из личных бесед Золя усваивал психологические взгляды Тэна, получившие свое полное выражение в 1870 г. в книге «Об уме и познании», над которой Тэн непрерывно работал с 1867 г. <...> В своих критических статьях, так поразивших Золя, Тэн дает образчики <...> «этономии», науки о характерах. <...> задачи этономии позволяют заключить, что Тэн свои историко-литературные труды рассматривал как историческую психологию и, с другой стороны, как подготовку философско-психологического исследования общего характера, осуществленного лишь в 1870 г. Поэтому и Золя в критических работах Тэна видел фрагменты общей психологии, труды теоретические по основной своей задаче. В теории познания и психологии Тэн был чистым идеалистом, определяя познание как «правдивую галлюцинацию» и приходя к одухотворению материального мира. Несомненно, что и в этом отношении он оказал влияние на Золя, которого, однако, интересовало прежде всего психологическое учение Тэна, возникшее на почве современной экспериментальной или опытной психологии.

<...> Золя покорила и методологическая «научность», и настойчивая физиологическая база рассуждений Тэна, и новая теория «тела» и «души». Он с восторгом принял <...> представление о человеке как о республике нервных центров с их сложной иерархией и непрерывным психическим трудом. Душа, растворенная во всем теле, неразлучно связанная с каждой клеткой и тем самым со всей окружающей средой, это единство внешнего и внутреннего мира, констатируемое каждым психическим движением, отчетливые материальные корни самых сложных и алогичных страстей, страхов и настроений – все это вызывало у Золя научное вдохновение и жажду художественного творчества. Его пленила даже идея родства между растительным и животным миром, также получившая отражение в его творчестве.

Золя встречался с Тэном как раз в то время, когда тот обдумывал и писал свой психологический труд. <...> Трансформируя учение Тэна, отбрасывая то, что было в нем явно идеалистического, сохраняя нужное и полезное, контролируя это действительностью, Золя строил свой психологический метод.

III

«Романисты и поэты, – говорит герой «Творчества», – должны обращаться к науке; в настоящее время это единственный возможный источник. Но вот в чем дело: что взять у нее, как идти с ней в ногу? Я тотчас же начинаю чувствовать, что сбиваюсь с пути. Ах, если бы я знал, если бы я знал, какую серию книг швырнул бы я в лицо толпе!»