Пока общество было еще живо, наказание исходило извне, сейчас – справляемся сами. Самостерилизация начинается с детства. В компании глупо петь, веселиться, что-нибудь придумывать. Надо сидеть отрешенно, с отсутствующим видом. Для «веселья» существует особое приспособление – это телевизор. Тут все узнаваемо, включаешь и знаешь: вот этот, с подбритыми височками и странным загаром, будет «шокирующе непосредственным». А этот, в шапочке, в помещении будет веселиться не без затаенного ума. А этот – вообще-то неплохой, но какой-то «искусственно живой».

В цене «острые ощущения». Сексу отводится важное место. Проблема «мертвого общества» в том, что его ничто не возбуждает. Но оно приучено к этому и с этим может жить, один квадратный метр жилья стоит запредельных денег. И при этом вопрос, что это за общество и в какой мере оно необходимо, постоянно стоит на повестке дня. Вопрос, нужно ли людям жить и особенно нужно ли людям жить в таком количестве, в каком они случайно родились и до такого возраста, до которого они случайно дожили, является главным социальным вопросом «мертвого общества». Принято считать, что с экономического точки зрения столько людей здесь не нужно вообще. С другого стороны, умирать тоже накладно. Но здесь мнения разнятся. Одни полагают, что рождаемость надо наращивать. Другие не видят в этом большой пользы для экономики (Литературная газета. 2009. № 15).

Созданный автором образ современной России пугающ, но этого мало. Указывая на пороки, автор подчеркивает их всеохватность, носителями порочной морали являются все. Для этого широко используются языковые средства обобщения, например:

Мы давно привыкли не доверять друг другу. Раньше, когда мы еще жили большим дружным лагерем, каждый мог запросто быть стукачом. Теперь каждый может тебя предать. А как иначе? Каждый за себя. Конечно, войной это пока назвать нельзя, но вялотекущая «возня всех против всех» идет успешно. Многое тут, правда, зависит от темперамента. Скажем, в метро тебе просто отдавит ногу более сильная и крепкая особь. А вот там, где потеплее, могут и подстрелить. Правда, без энтузиазма, вяло и все больше за деньги, без высоких идей.

Автор цитируемой статьи агрессивно внушает читателю пессимистическое восприятие современной российской действительности, а главное – окружающих людей: соседей, коллег, знакомых, друзей. Обращает на себя внимание декларативность, необоснованность многих негативных характеристик: на каком основании автор так уверен в том, что сейчас «в компании глупо петь, веселиться, что-нибудь придумывать», «каждый может тебя предать», «каждый мог запросто быть стукачом»? Такая позиция составляет существенный просчет в речевой тактике пишущего уже потому, что вызывает у читателя чувство бессилия, подавленности и ключевой тезис автора (Это наша историческая миссия, наш долг перед предшествующими и последующими поколениями – понять, как мы попали в этот «социальный гроб» и как нам выбраться из него) может восприниматься как пустая, дежурная фраза, равно как и заключительный призыв: Не надо бояться жить иначе. В статье, изобилующей негативом, нет информации, которая могла бы послужить основой для позитивной программы действий.

Гипертрофированная негативная оценка России в целом характерна для многих проблемных статей, публикуемых в центральной печати. Россия — неустроенная, ненакормленная и по сути озверевшая страна (М. Леонтьев // Известия. 26.02.2004 – цит. по: [Коряковцева 2005]). «Этот вывод, – пишет Е.И. Коряковцева, – поддерживается чтением статей, в которых пишется о том, что российское государственное устройство, общество, характеризуется невероятного жестокостью, в нем превалирует мнение, что человек – это пустое место (Э. Памфилова // Известия.08.10.2004), людей никто в грош не ставит (И. Петровская // Известия. 08.10.2005) <…> В разоренной российской сельской глубинке повальное пьянство, деревня стареет и вымирает, нет применения еще оставшимся работящим, сильным людям (Е. Бубнова, В. Долго дворов // Труд. 17–23.02.2005). В городах за малогабаритные «хрущевки» и «брежневки» (т. е. жилье, построенное во времена правления Н.С. Хрущева и Л.И. Брежнева) россияне платят 100 % квартплаты, огромной – в сравнении с прежней, советской. Если не платят, то государство ищет способы прижучить неплателыциков, не пытаясь освежить память о многих долгах перед ними…о мизерных пенсиях стариков (В. Бутаев //КП. 04.12.2004) <…> Ключевые слова – названия этических и социоцентрических ценностей в социалистических СМИ, такие как патриотизм, труд, мир, ответственность, энтузиазм, свобода, – ныне либо переместились на периферию языка, как энтузиазм и патриотизм, которые используются в иронических контекстах (энтузиазм призывников и их патриотизм, возбужденный минобороновским пиаром), либо пережили конкретизацию, как мир (мир в Чечне), труд (физический, умственный труд) <…> Ключевые слова в статьях о современной российской жизни – это население (не народ), страна (не Родина, Отечество), обыватель, россиянин, раб (не гражданин), воина (льготная: кланов: в Чечне) и революция («седая», ср. также революция бархатная: оранжевая: роз), а не мир» [Коряковцева 2005: 321]. Все это, по мнению цитируемого автора, свидетельствует об агрессивном, конфликтно-манипуляторском типе речевого поведения журналистов: «Эскалация в прессе речевой агрессии деморализует читателей, высвобождая в них ответную агрессию в отношении государства и созданного им общества (криминализация) либо порождая полное безразличие к общественным обязанностям (уклонизм)» [Коряковцева 2005: 322].

В заключение еще раз подчеркнем: само по себе сообщение негативной информации является прямой задачей и даже обязанностью СМИ, которые тем самым понуждают соответствующие организации, верховную власть и все общество в целом бороться с пороками и недостатками; выполняют важную воспитательную функцию, мобилизуют членов социума на оказание помощи тем, кто попал в беду. К речевой агрессивности приводит гиперболизация, смакование плохого, мрачный пессимизм как основа мироощущения.

Термин «интертекстуальность» имеет прозрачную внутреннюю форму, которая помогает понять его значение: inter – 'между', text – 'текст'. Понятие «интертекстуальность» объединяет разноплановые отношения между текстами. Как говорит соответствующая статья в энциклопедии «Культура русской речи», «интертекстуальность – это способ порождения собственного текста и утверждения своей творческой индивидуальности через сложную систему отношений идентификации, противопоставлений и маскировки с текстами других авторов» [КРР: 221; выделено нами. – Авт.]. Выражаются указанные отношения с помощью приема цитирования, когда автор использует чужое слово для наилучшего решения своих коммуникативных, стилистических и прагматических задач. «Суть интертекстуальности заключается не столько в простом цитировании предшественников для доказательства или опровержения своей идеи, не столько в полемике с поколением „отцов“, сколько в том, что, по словам Жолковского, „новые акты творчества совершаются на языке, в материале, на фоне и по поводу ценностей той литературной традиции, из которой они возникают и которую они имеют целью обновить“» [Шаталова 2009: 587]. Таким образом, межтекстовое цитирование предполагает особую конструкцию «текст в тексте» и способствует установлению связи между разными культурами, разными направлениями одной культуры, разными поколениями.

Интертекстуальность как выразительное, обогащающее смысл свойство текста осознается адресатом только тогда, когда последний может «узнать» цитату, «услышать» чужой голос. Для этого адресат (читатель) должен обладать определенными знаниями, эрудицией, начитанностью. Если цитата (а она может быть скрытой, в виде намека на чужой текст) оказывается неузнанной, то эффект интертекстуальности сводится на нет: адресат не поймет нужного смысла, не почувствует подтекст, не проникнется эмоциями и оценками автора. Более того, если цитата будет интерпретирована как авторские слова и понята буквально, то текст может показаться странным, непонятным[29].