— Развернуть орудия на сто восемьдесят градусов!

Среди освобожденных из плена красноармейцев были и артиллеристы, даже один командир батареи, который тут же хрипло скомандовал:

— По пехоте — прямой наводкой!

Три пушки и два пулемета с броневиков, где распоряжались хлопцы Колотухи и Мукагова, ударили по неприятельским рядам. И вновь, как и три минуты назад, снаряды поднимали в воздух комья земли, но теперь уже во вражеском стане.

В этот день немцы больше не беспокоили партизан. Но это не утешало. Завтра они снова придут с еще большими силами, а отбиваться уже нечем: патроны к отечественному оружию почти израсходованы. Много убитых и раненых. Вокруг ни лесов, ни болот, куда бы не могли пробиться со своей техникой вражеские части. Да и не в оружии только дело — его можно добыть в бою. Отряд не может вести разведку для партизанского штаба, для Красной Армии. Без радиостанции не передашь разведданных, нельзя вызвать самолет с минно-подрывным снаряжением для дальнейшей работы. Без рации тут не обойтись отряду.

Андрей корил себя: почему не спрятал радиостанцию под деревом, не укрыл ее дерном? Нужно было, наверное, навьючить ее на себя. Только где гарантия, что осколок или пуля не прошили бы радиоаппаратуру и на спине? Он тяжело вздохнул. «А разве послал бы меня Опенкин в атаку на фашистских артиллеристов, если бы я был с рацией? Да ни за что на свете командир не послал бы меня в рукопашную! А если бы мы не пошли на артиллеристов, то через десять минут они сделали бы месиво из нашей позиции». Но факт остается фактом — рация разбита немецким снарядом, а без нее отряд все равно что человек без ушей и без глаз.

Командиры групп сошлись на совет, уселись на ящики из-под снарядов, на лафеты, окружив Опенкина.

— Большое спасибо, хлопцы, за мужество в бою! — сердечно поблагодарил командир. — Наше положение критическое. Что вы все думаете о завтрашнем дне?

— Мелкими группами можно идти вслед за немцами, где-то пересечь линию фронта и выйти к своим, — первым предложил Колотуха.

— Правильно, группами к позициям нашей армии!

— Другого выхода нет.

— И я так думаю, — подытожил мысли товарищей комиссар Рубен.

— Ну что же, — согласился Опенкин. — Другого выхода у нас, видимо, действительно нет. Одну группу поведут Шмель и Устим, вторую Андрей и Колотуха, третью — комиссар, а четвертая пойдет со мной.

— Ты же ранен, Иван, — возразил Рубен. — Нужно, чтобы третья группа пошла с Максимом и Андреем. А мое место сейчас рядом с раненым командиром.

Иван Опенкин виновато опустил голову. Это правда, он очень ослаб после ранения. «Спасибо тебе, друг!» — мысленно поблагодарил Артура.

— До свидания, Андрей! — Артур положил руку на руку Стоколоса. — Свейке, Шмель, Устим, Максим!.. Вы настоящие друзья. Лай дзиву драйзиба! Я сказал: «Да живет дружба!»

Устим Гутыря снял свою пилотку и подал ее командиру:

— Может, махнем, товарищ командир?

— Махнем! — улыбнувшись, согласился Опенкин.

Гутыря отдал командиру пилотку, а тот ему — свою фуражку.

4

Партизаны одолевали последние километры украинской земли. Идти дальше не было сил. Измученные жаждой, голодом и ранами, бойцы Опенкина оказались среди дня у затерянного в степи хуторка, укрылись в забурьяненном саду. Не успели перевязать раны, как часовой сообщил:

— Какие-то красноармейцы идут к нам!

Группа людей в красноармейской форме направлялась к саду. Рубен, приготовив в кармане гранату-«лимонку», ступил им навстречу:

— Кто такие?

— Партизаны!

— Какого отряда?

— «Красный партизан». А вы?..

— Мы окруженцы, — осторожно ответил Рубен. — Отстали от своей части. Возьмите в свой отряд? — Выжидающе прищурил голубые глаза.

Однако во взглядах незнакомцев он не уловил ни радости от встречи, ни сочувствия к несчастным окруженцам, наоборот — какое-то нетерпение, даже злорадство. Рубен неожиданно выхватил гранату, выдернул кольцо, крикнул:

— Руки вверх!

В это время на обессиленных партизан, лежавших в траве, набросились каратели, стреляя из автоматов. С другой стороны тоже бежали и стреляли на ходу солдаты — и переодетые в красноармейцев, и в зеленых мундирах. Граната Рубена взорвалась среди вражеской цепи. Но за спиной комиссара фашистская команда уже расправлялась с партизанами, так глупо, не сделав и выстрела, попавшихся в плен.

На Артура прыгнуло несколько солдат. Напрягшись он отшвырнул их. Но каратели, видимо, не хотели убивать пленника с орденами Красного Знамени и Красной Звезды на гимнастерке, и вновь, как волки добычу, окружили комиссара, навалились на него, прижали к земле, связали веревкой.

Схваченных в коварной и неравной стычке партизан отправили в лагерь военнопленных. Опенкина ранило в другую руку, и теперь он был совсем беспомощным. Пока их вели, договорились называть себя красноармейцами…

Однако они не знали, что за партизанами-парашютистами Опенкина и Рубена охотился штурмбаннфюрер СС Вассерман. Не знали, что каратели не спускали с их отряда глаз вот уже восемь месяцев, что отряд рассекретил себя своими боевыми действиями, взрывами на железной дороге, что «почерк» Опенкина и Рубена был давно известен немецкому командованию.

Опенкина и Рубена заперли в отдельной камере. Вечером к ним зашел вахтман, одетый в теплый жилет. Он все время держался за поясницу. Зоркий глаз пограничника остановился на жилете. Вроде бы где-то видел Артур эту одежку… Кусал губы, припоминая, и вдруг заморгал от изумления… «Неужели это жилет, отобранный Пужаем у связного из Малой Обуховки?!»

Вахтман, видимо, поймал на себе пристальный взгляд Рубена, потому что некоторое время тупо смотрел перед собой, ничего не понимая, а потом внезапно ударил Артура здоровенным, скользким от пота кулаком под челюсть. Комиссар дернулся. Тело его так напряглось, что бечева, которой были связаны его руки, лопнула. Освободившаяся рука нанесла такой мощный удар, что надзиратель распахнул своей головой тяжелые двери.

Когда фашист быстро запер их на засов, Артур наклонился над раненым Опенкиным…

— Ваня! Этот жилет, который на вахтмане, один тип отобрал у связного из Малой Обуховки.

— Что-то я не понимаю, — покачал головой Опенкин.

— Ты тоже встречался с этим липовым командиром — Пужаем. «Помилуй бог» — все говорил он…

— А-а! — припомнил Опенкин.

— Тогда Пужай еще и предал нас перед боем. Андрей даже хотел прикончить его…

— А как же жилет мог очутиться на немце, — не понимал Опенкин. — Ты хочешь сказать, что немцы взяли Пужая в плен еще под Миргородом?

— Возможно, — пожал плечами комиссар, взявшись за щеку.

— Больно?

— Этого вахтмана хорошо вышколили, — вздохнул Рубен и выплюнул кровь. — Но сдачи он получил.

Разгадка «тайны» настала утром. Рядом с надзирателем, все время державшим руку на пояснице, стоял в поношенной гимнастерке, но в новых галифе и хромовых сапогах с подвернутыми голенищами (очевидно, они, как и валенки, не налезали на толстые, как груши, лытки) Пужай. Он о чем-то тихо переговаривался с новым владельцем жилета. Рубен понял: Пужай отдал жилет новому хозяину, вахтману, а сам, наверное, снял с какого-нибудь пленного командира сапоги и галифе. Не подыскал только гимнастерки: слишком толста и коротка шея.

— Не смотри на него, — предупредил Опенкин.

Но это предупреждение было уже ни к чему. Пужай узнал их обоих, подался назад. Перемену в лице Пужая сразу же заметил вахтман и быстро спросил:

— Вас ист лос?..

Все может случиться на войне. Но встретить в лагере старых знакомых, да еще и недругов, каковыми считал он Опенкина и Рубена, Пужай не ожидал никак. Его перекосило. Отвел от них глаза, но наткнулся взглядом на жилет, который пришлось подарить вахтману, потому что тот жаловался на радикулит. «Может, прикинуться, что не заметил? Черт с ними, этими пограничниками! Им все равно не жить! А если выживут? Если Красная Армия вернется и мне придется мотать от немцев? Жизнь, она такая…»