3

Пламя то взметалось вверх, то угасало. Дождь не унимался, люди промокли до нитки и со всех сторон тянулись руками к огню.

Опенкин устало смотрел на огонь. Так бы упал на землю и заснул. Даже под дождем. Одеревенели ноги и все тело, горело раненое плечо.

— Колотуха вернулся? — спросил он.

— Пока нету.

Дождь наконец-то утих, и костер разгорелся. Запахло дымом, смолой.

— Стой, кто идет?

— Колотуха! — донеслось в ответ.

— Наши! — облегченно вздохнул Опенкин.

— Нашли патроны к пулеметам и автоматам, — доложил Колотуха, дергая за повод коня, навьюченного двумя мешками.

— Думаешь, оторвались от немцев? — спросил командир.

— Не очень.

Опенкин опустил голову, а потом снова стал смотреть на костер, пожиравший крупные сучья. Его большие серые глаза под широкими бровями смотрели сквозь огонь, а немного припухшие губы застыли в горькой улыбке. Наконец он поднялся и твердо сказал:

— С рассветом поднимать людей и копать окопы. В этом наше спасение, с такими ослабевшими людьми нам не уйти.

Бойцы вышли в поле, когда еще было темно. Возвратились через полтора-два часа мокрые, в грязи. Первые лучи солнца в это время уже пронзили лесок и прогнали сон. Птицы вокруг партизанского лагеря пели так звонко, что люди на мгновение забыли о войне, о том, что на сотни километров вокруг — враги.

— Товарищ командир, окопы вырыты!

— Тогда на кухню! Есть трофейные консервы. Подкрепиться!

Две железные бочки, в которых сварили похлебку, были опустошены мгновенно. Группа бывших пленных подошла к Опенкину.

— Благодарим! Спасибо, командир.

— Кто хочет, может стать бойцом нашего отряда. Есть оружие, есть патроны. Но и задерживать вас не будем. Можете разбиться на группы и идти к линии фронта.

— Где теперь та линия?

— Еще скажу: партизана, если попадется в лапы фашистов, ждет только смерть. Вы знаете, почем фунт лиха для красноармейца в плену. А для партизана — лютые пытки, мучительная смерть. Так что думайте… — предупредил командир.

Пока кто-то из бойцов перевязывал ему рану, возле штабеля трофейных карабинов устроилась очередь — получать оружие, патроны. Были и такие, что группками покидали лагерь, исчезая в сизой утренней дымке.

Поднималось солнце. Его лучи уже успели поджечь верхушки молодых сосен и дубков, когда прибежал кто-то из дозорных.

— Немцы! Под самым носом уже! А мы тут похлебку варим!

Бойцы всполошились. Все ждали распоряжений командира. Лишь повар продолжал хозяйничать у железных бочек, служивших котлами. На добродушном лице Опенкина появилась улыбка.

— Под носом, говоришь? А под чьим? Если под моим, — прикоснулся он к своему слегка курносому, — то немедленно нужно занимать боевые позиции. А если под Шмелевым, то успеем и перекусить.

— А точнее, — продолжал разведчик, — немцы выходят из села. Нарушили даже свое расписание. Всегда выступают после завтрака, а сейчас только шестой утра!

— Может, уклонимся от боя, отойдем? — спросил кто-то.

— Если знают, где мы, то только и ждут, когда выйдем из этого яра. Бой — и никаких гвоздей! — решил Опенкин.

Бойцы поспешно заняли подготовленную час назад позицию. Опенкин расставлял людей, инструктировал новичков, особенно пулеметчиков, от которых многое зависело в предстоящей схватке.

Полевой дорогой впереди шел взвод разведчиков. За ним на расстоянии нескольких сот метров длинной змеей извивалась колонна солдат. Этих первых подпустили к яру, возле которого застыли кусты краснотала. Когда отрезок дороги, который контролировался партизанами, был заполнен карателями, внезапно ударили пулеметы, «дегтярям» и «максимам» помогали трехлинейки, полуавтоматические винтовки, карабины, свои и трофейные автоматы. Перекрестный огонь, как и тогда, под Малой Обуховкой, в заснеженный январский день, когда был разгромлен полк регулярных войск, посланных на партизан объединенного отряда, посеял во вражеских рядах страшную панику. Вскоре стрельба утихла.

— Ты прикрой меня! — обратился Колотуха к Мукагову. — В тридцати шагах — трофеи. Нужно забрать автоматы.

— Прикрою! — кивнул тот.

Не впервые Колотухе собирать оружие. На этот раз за ним к трупам гитлеровцев поползло еще несколько красноармейцев, бежавших из плена, — ведь им нужно вооружаться за счет противника. Не так-то просто было взять эти автоматы. Солдаты, которые только что отступили, успели опомниться и, укрывшись в мельнице, открыли огонь. Припадая к земле, Колотуха и его товарищи быстро ползали между убитыми. Вернулись назад измазанные с ног до головы, но с автоматами и ранцами, в которых были сухари и консервы.

— Товарищ командир! Эти немцы только что пришли из села, но у всех сухари, а не хлеб, — заметил кто-то из партизан.

— Это у них фронтовой паек. Но их, видимо, задержали, бросив против нас…

— Броневики! — выкрикнул наблюдатель.

— Пулеметчики и бронебойщики! — быстро среагировал Опенкин. — Целиться в скаты! Под башню! И никаких гвоздей!..

— Есть! — дружно ответили партизаны.

Опенкин прошел с ними не одну сотню километров по вражеским тылам. В Ивана верили. Но, наверное, только ему самому да еще Рубену, Гутыре, Колотухе, Мукагову и Стоколосу известно, как нелегко давались эти решения, распоряжения, приказы и даже шутки. Иногда хотелось спросить совета у генерала Шаблия: «Как же быть дальше?..» Но за последние дни Андрей всего лишь несколько раз имел радиосвязь со штабом. Слышно их было плохо, потому что радиостанция где-то на ходу — не на стационаре.

Как все эти стычки и бои не похожи на те партизанские действия, о которых говорил в Ворошиловграде Шаблий. Только и того, что отряд назывался партизанским. В действительности же он вынужден воевать как на фронте — только с противником, многократно превышающим его силой, имеющим неограниченные резервы. К тому же фашисты знали (об этом побеспокоился штурмбаннфюрер Вассерман), что они охотятся за отрядом Героя Советского Союза.

Затрещали пулеметы. Партизаны стреляли по броневикам и пехотинцам, которые, пригнувшись, бежали за машинами. Огонь отсек солдат от машин, вынудил их залечь. Тем временем бронебойщики сосредоточили огонь на первых двух бронемашинах, которые захлебывались, стреляя из башенных пулеметов. Но когда у одной вспыхнул бак с горючим, экипажу стало не до стрельбы. Водитель и пулеметчик попытались спастись через люк, но меткие партизанские выстрелы уложили их.

Вторая бронемашина уже не стреляла, застыв на обочине. Партизаны бросились сбивать пламя плащ-палатками. Огонь отступил. Партизанские механики и пулеметчики захлопотали у броневика, разворачивая его на врага.

— Немцы подтягивают орудия! — поступило еще одно сообщение от наблюдателя.

Прячась за орудийные щиты, артиллеристы продвигали свою грозную технику все ближе к партизанским окопам. И вот из орудийных жерл вырвалось пламя. В то же мгновение с воем взорвались снаряды, расшвыривая землю, срезая кусты, ветви на деревьях. Еще залп — и перед глазами Андрея Стоколоса вырос черный столб. Вместе с землей, листьями, ветками в воздух поднялся моток провода и обломки радиостанции.

«Рация!» — с ужасом подумал Андрей, безнадежно посмотрев на командира.

— Не расстраивайся, — сказал ему Опенкин. — Не понадобится она теперь штабу нашего фронта. Наши отступают… Послушайте меня все! — поднялся командир. — Отсюда нам ближе к орудиям, нежели их автоматчикам. Возьми, Андрей, человек сорок, и атакуйте орудия!

Андрей мгновенно выскочил из окопа и побежал вдоль бруствера:

— На батарею немцев! За мной! Впе-е-е-ред!

— В атаку! — крикнул и Иван Опенкин, поддерживая раненую руку.

Еще минуту назад немецкие артиллеристы издевались над бессилием партизан. Но Стоколос с бойцами так стремительно преодолел эти триста метров, что немцы растерялись. Одни побежали с поля боя, другие подняли руки вверх, третьи пытались защищаться. Андрей то стрелял, то бил прикладом или ногой, то хватал артиллеристов за грудь, швырял их на ящики из-под снарядов. Партизаны, оставшиеся на позиции, открыли огонь по вражеской пехоте, чтобы отсечь ее от артиллеристов, не дать ей подойти к батарее.