— Идемте к нам, — первой прервала тишину Марина. — Окна занавешены.

— А может, не нужно? — возразил Рябчиков.

— Да мама хочет посмотреть на вас.

Тихо, поодиночке они вошли в гостеприимную хату.

— Здравствуйте, матушка! — поздоровался Василий и снял фуражку.

— Садитесь, садитесь, — засуетилась старушка. — Вот, чем богаты, тем и рады.

На столе уже стояли помидоры, соленые огурцы, свежие яблоки, кусок старого сала.

— Зачем ночью печь топите? — спросил Рябчиков.

— Марина вашего друга хочет угостить варениками. У вас же, Шмель, их нету на Кавказе?

— Нет, мама. У нас пекут чебуреки.

— Никогда не ела.

— На блинчики с мясом похожи, — объяснил Рябчиков.

Марина поставила на стол вареники, залитые сверху салом со шкварками.

В дверь громко постучали.

— Я же закрыла калитку, — испуганно сказала Марина.

— Через плетень кто-то перелез. Отведи, господи, напасть от вас, — перекрестила всех мать.

— Марина! Открывай!

Беды не ищи: она сама найдет тебя. В двери стучал Перелетный. Он уже не раз задерживал Марину на улице, заходил в хату.

Что делать? Бежать через окно. На столе ведь останется еда. Впустить полицая и схватить его? А потом? Придут немцы и сожгут хату, убьют мать, Марину. Что делать?

Ходики на стене неумолимо отстукивали «тик-так, тик-так». И каждое мгновение было против тех, кто был в хате.

— Открой! Успокойся и будь вежливой, — сказал наконец Рябчиков, поправив под немецкой шинелью автомат, висевший на груди.

Марина вышла в сени и крикнула:

— Да сейчас. Ишь разошлись…

В хату неторопливо вошел Перелетный с винтовкой на плече и пистолетом на боку. Он тут же вздрогнул, отступил и стал снимать винтовку.

— Будь гостем, — улыбнулся Рябчиков. — Садись, господин Перелетный! Чтобы не быть должниками, угощаем чаркой с варениками. Ты нас раньше хотел салом и хлебом угостить, а мы вот… — Он кивнул на стол.

Всего мог ждать Перелетный, но никак не ожидал встретить здесь Рябчикова и Мукагова, которых, полагал, давно нет на этом свете.

— Поужинайте, господин Перелетный! — вдруг пригласила Марина. — Забрели к нам эти люди, ищут, где бы перезимовать.

— Шутить будете в другом месте! Здесь вы в моих руках, — неуверенно сказал Перелетный, поднимая винтовку.

— Ну даешь! Мы к тебе с варениками, а ты с винтовкой? — засмеялся Рябчиков. — Да еще в гостях. Несолидно, господин полицай.

Рябчиков лихорадочно думал: «Как выйти из ситуации? Расправиться с Перелетным — раз плюнуть, но пострадают потом Марина с матерью, его дружки наверняка знают, куда он пошел. Прихватить с собой — рискованно тащить такую обузу. Как же нам разойтись?»

— Пей! Ты же человек с головой, знаешь, что убивать мы тебя не будем, даже если бы мы были партизанами, — рассудительно вел Рябчиков. — Да и ты сразу двоих не убьешь, один из нас, если чего, успеет тебя.

Перелетный молча смотрел то на Рябчикова, то на Мукагова и лихорадочно думал.

— Да выпейте же! — примирительно обратилась к полицаю Марина.

— К тебе же по-человечески…

Молнией бросился Мукагов и в одно мгновение выхватил у Перелетного винтовку. Рябчиков откинул полу шинели и показал полицаю автомат.

Ошеломленный Перелетный сразу обмяк и, задыхаясь, выдавил:

— Не… Не убивайте. Я же вас не выдал, когда мы были в «яме».

— Никто тебя не тронет. Выпей чарку, закуси огурцом, если не хочешь варениками, — едко сказал Рябчиков.

— Где ты взялся на нашу голову! — горячился Мукагов, поняв, что с Перелетным рассчитаться не удастся.

Напряженно думал и Василий Рябчиков: «Что с ним делать? Связать, заткнуть кляпом рот и вывести в поле. Но полицаи знают же, где он. Может, напоить, отобрать документы и отпустить. Не скажет же он немцам, у кого был в руках. Промолчит? Главное — отвести беду от Марины».

Марина, как бы почувствовав, о чем думает Рябчиков, сказала:

— Миром разойдитесь.

Василий взял винтовку, вынул затвор и спрятал в карман.

— Бери винтовку. Ничего, что она без затвора. Ночью незаметно. Не думаю, что ты такой безголовый, чтобы про все рассказать коменданту в полиции. И еще. Тронешь Марину или ее мать, не сносить тебе головы!

В глазах Вадима сверкали огни ненависти. Противоречивые мысли роились в голове: «Ну да слава богу, оставили живым. Потом подумаю, как быть».

— Он выдаст Марину и мать! — прошептал Шмель.

— Тем хуже для него. Мы найдем его, — с угрозой в голосе сказал Рябчиков.

— Да что вы! У меня тоже есть мать.

Пограничники хмуро взглянули на Перелетного и вышли, в сенях поклонившись Марине и матери.

— Прощайте.

Через сады выбрались в степь. Прислушались, нет ли погони. На душе было тяжело. Еще раз оглянулись. Село в долине спало. Ни огонька. Только в школе, где была комендатура, светились окна.

— Вроде спокойно, — сказал Шмель, улыбнувшись.

— Вроде. Но откуда же берутся такие выродки, когда приходит беда?

Внезапно небо порозовело. Обернулась и застыли. Над селом хлестало пламя. Горело там, где была хата Марины.

Шмель упал на колени и, закрыв лицо ладонями, застонал:

— Это я! Это же я виноват! Не надо было заходить в хату! — Он вскочил и быстро заговорил: — Дай мне автомат! Я сотру их всех в порошок.

— Стой, Шмель! Стой! Может, это стог сена, — Рябчиков сдерживал безрассудство Мукагова.

В селе завыли собаки.

— Идем, Шмель… Мы еще вернемся. Не убежит этот подлец от мести, — успокаивал Рябчиков друга.

Отсветы пожара усиливались, загорелось еще что-то.

10

Над дорогами у Борисполя стояла пыль, поднятая сотнями автомашин, тягачей, тракторов, тысячами солдатских сапог, взрывами снарядов, бомб, сброшенных с немецких самолетов на бесконечный поток машин и людей. Рев «юнкерсов», «хейнкелей» сливался с выстрелами зениток, с торопливыми очередями спаренных пулеметов, из которых красноармейцы вели стрельбу по вражеским стервятникам. Пылали автомашины и транспортеры. Горели стога соломы. От огня сентябрьское солнце краснело.

Группа прикрытия, с которой был и полковник Шаблий, отбивала очередную атаку фашистских частей, продвигавшихся к Бориспольскому аэродрому. Пехотинцам помогали курсанты-артиллеристы лейтенанта Зарубы.

Немцы использовали как заслон толпу только что захваченных в плен красноармейцев. Стрелять в своих бойцы не могли, а из-за спины пленных на всем ходу вскоре вырвались танки.

— Приготовить гранаты! Бутылки с горючей смесью! Пэтээры к бою! — раздалась команда по всей обороне.

— Артиллеристы, к бою!

Бойцы лейтенанта Зарубы умели сражаться. Ненависть к мерзавцам, погнавшим впереди себя несчастных и беззащитных людей, переполняла сердца артиллеристов. Точными выстрелами они прошили панцирь двух танков, и те задымились. Еще две машины с перебитыми гусеницами завертелись на месте. Но другие рвались вперед, скрежеща сталью, ведя стрельбу по позиции. Несколько танков двинулось прямо на артиллеристов. Одно орудие вогнало бронебойный снаряд точно под башню, фронт машин дрогнул, но выровнялся и обрушил огонь на батарею. Расчет одной пушки был поражен осколочным снарядом. У ствола встали другие. Выстрелили раз, другой. Танк упрямо и беспощадно шел на орудие.

Нервы у нового расчета не выдержали. Артиллеристы засуетились, забегали у пушки, и громада танка подмяла их под собой. Лишь один из них, отбежав в сторону, в бессильной ярости швырнул под брюхо танка связку гранат. Машина остановилась, вздрогнув от взрыва.

Мгновение, когда был подбит танк у раздавленного орудия, и стало переломным в этой схватке. Курсанты подбили еще две машины. У третьего танка от удара снаряда в броню крутануло башню, он на полном ходу развернулся, как сани на льду, и помчался назад. Другие тоже отошли. В беспорядке отступили и автоматчики.

Спереди и сзади горящих танков лежали убитые фашистские солдаты. Чуть поодаль — раздавленные и расстрелянные пленные.