— Подождите!

Через минуту скрипнул засов, и на крылечке появилась девушка.

— Неужели от Терентия? А как вы попали сюда? И Терентий с вами? Заходите в хату.

В хате горела керосиновая лампа.

— Нет. Терентий остался у Днестра, прикрывал переправу, — ответил Андрей, входя в горницу.

— Вот как, — грустно сказала девушка. — А может?.. — Она суеверно не договорила.

— Будем надеяться на лучшее, — сказал Андрей.

Разговор несмело прервал Иван:

— А я и есть тот самый Оленев.

— Вроде не таким я представляла вас по фотографии, — призналась Надя, приглядываясь к нему.

— Вот именно… — не зная, что ответить, пробормотал Оленев.

— Да как вы тут оказались?

— Долго рассказывать. На границе были, потом прорывались к Киеву. Сейчас партизаним.

— Партизаните? — удивилась Надя и снова взглянула на Оленева. — Вроде вы и не вы. А может быть, с Ваней несчастье? И вы… не хотите сказать? — Она пристально посмотрела на Андрея и вдруг смущенно покраснела.

Андрей шагнул вперед. «Значит, решил взять разговор на себя», — подумал Иван.

— Не обижайся, Надя, — начал Андрей. — Иван Оленев рядом с тобой. А фото тебе прислали мое. Случайно. Так что Оленев не я, а он.

— Как это случайно?

— Все это наш старшина… Мою фотокарточку подменил на фото Андрея.

Надя засмеялась, и ребятам стало легче. Как выпутаться из этой истории, еще минуту назад никто не представлял.

— Не сердись на меня, — посмелел Иван. — Вся эта история с фотографией ничего для меня не меняет в отношениях с тобой.

— Я не удивлюсь, если узнаю, что и письма писал старшина…

Парни поежились.

Какой только не представлялась эта встреча Оленеву! И радостной, с улыбками. И грустной, со слезами. Какой бы ни была, но он надеялся на полное сердечное понимание. И вот они встретились. Глаза Нади светятся, но не согревают его душу. Что-то сдерживает ее.

Надя принесла им молока и хлеба.

— Ты не сердишься? — снова спросил Оленев.

— За что? Мы с девчатами тоже иногда шутили над парнями. Без этого было бы скучно жить, — добавила она голосом, который прозвучал печальной нотой. — Сейчас не до шуток. Война. Немцы отвезли на станцию почти триста крестьян и триста пленных красноармейцев.

Парни молча пили молоко. Надя смотрела на них с той бабьей жалостью, которая во время войны появляется у женщин к солдатам.

Не про такую встречу мечтала она, посылая свои письма на заставу. Разве мог бы кто подумать этой весной про такое отступление оттуда, с юга, до берегов Десны? Закрыла лицо руками, всхлипнула:

— Как же теперь нам жить?

— Ты верь в нас, в нашу Красную Армию, — тихо сказал Андрей. — Ну, нам пора, Надя. Не сердись на нас.

Оленев вскочил и несмело положил руку на плечо девушке.

— И все-таки хорошо, что мы встретились. Правда, Надя?

— Правда.

Иван преобразился. Все-таки хорошо, что они навестили Надю.

В звездном небе гудели самолеты. Небо вспыхивало то на севере, то на востоке. Немцы пускали ракеты и в их свете выискивали отряды пробивающихся из окружения красноармейцев.

Тревожная сентябрьская ночь…

— Пусть будет легкой ваша дорога. Я буду ждать. Возвращайтесь скорее!

Надя долго смотрела в темноту, взволнованная и встревоженная.

Отряд «Смерть фашизму!» той же ночью вышел по направлению к станции. Шли лесом и грунтовыми дорогами, через поля, луга, мимо сел, в которых гнездились фашистские подразделения.

Колотуха взял у Галины винтовку, ранец и шел, обвешанный оружием и мешками, как парашютист, приземлившийся в тылу. Он подбадривал девушку:

— Ты думай о чем-нибудь веселом, и тогда будет легче.

Мысли Ивана роились вокруг встречи с Надей. Стоколос имел привычку, когда было тяжело, думать о чем-нибудь хорошем, что было в прошлом, вспоминать друзей. Вот ведь предложили они, друзья-одноклассники — Павло Оберемок, Гнат Тернистый и он, Андрей Стоколос, — встретиться всем классом через пять лет, в июне 1945 года, и все поддержали их идею. Ныне же только сентябрь 1941 года. Сколько же еще надо пройти, пережить. Ему хотелось, чтобы Павло и Гнат почаще думали о нем. Верилось, что оба живы. На Ленинградском фронте у Павла тяжело. Очень тяжело. Немцы вышли к Ладожскому озеру. А Гнат, наверное, не закончит танковое училище. Доучится на фронте. Конечно, доучится… Гната тянуло к машинам, моторам, как магнитом. А ведь Гнат в Саратовском училище, там, где и Майборский. Да какое это имеет значение?

Изможденные партизаны падали с ног. Движение замедлилось. Прозвучала команда: «Десять минут отдыха!»

Колотуха, зная, что надо подбодрить людей, попросил Оленева рассказать какой-нибудь веселый случай. Но Матвей Кот, видя, что Оленева надо тащить сейчас за язык, вызвался сам посмешить бойцов.

— Вот послушайте, ребята, какая забавная история приключилась, когда я служил еще в царской армии. Ждали генерала. Суета, ругань, мордобой — что и говорить! Фельдфебель выстроил солдат: «Я сейчас вас научу, как надо отвечать господину генералу. Так вот… Перво-наперво спросит вас генерал, откуда вы родом. Гаркните: «Из Черниговской губернии, ваше превосходительство!» Сам фельдфебель был оттуда и не хотел, чтобы его воинство отвечало вразнобой. «Потом его превосходительство спросит, сколько рот в полку, рявкайте: «Восемнадцать строевых и одна нестроевая, ваше превосходительство!» — «Рявкнем!» — пообещали солдаты. «Ну а когда спросит, кто из нас лучше — его превосходительство генерал или я, фельдфебель, — отвечайте: «Оба хороши!» — «Понятно!» — говорят солдаты — и на перекур. Приехал генерал. Выстроились, как шомпола проглотили. И первыми словами его превосходительства были: «Здравия желаю!» А солдаты науку фельдфебеля хорошо усвоили и отвечают: «Из Черниговской губернии, ваше превосходительство!» Генерал захлопал глазами и спрашивает: «А сколько у царя-батюшки, нашего императора всероссийского, дочек?» — «Восемнадцать строевых и одна нестроевая, ваше превосходительство!» Генерал совсем рассвирепел и смотрит на фельдфебеля. А тот доволен. Ответ дружный. Клепок-то у него не хватало. Генерал рассердился, да как шумнет: «Ничего не понимаю! Или я дурак, или ваш фельдфебель олух?» А солдаты в ответ: «Оба хороши!..»

Посмеялись. Отвели душу и снова в поход.

Теперь все знали: на рассвете надо атаковать станцию — освободить пленных.

Атака на рассвете была стремительной. Гарнизон и охрана около склада, где сидели заложники, сопротивлялись недолго и бежали. Освобожденные не скрывали слез, бросались к бойцам обниматься.

— Сюда! — кто-то радостно закричал. — В вагоне винтовки. Сюда!

На перроне сразу забурлило. Пленные тут же становились военными. Стремительной и грозной лавиной красноармейцы, матросы, а с ними и партизаны двинулись со станции, преследуя врага. Нечасто летом и осенью сорок первого года этим людям приходилось видеть, как бегут враги. Это придавало им силы. Но ситуация быстро изменилась.

Когда совсем рассвело, на машинах и мотоциклах прибыло подкрепление. Теперь атаковали фашисты, а партизаны оборонялись. Не успели окопаться, ударили по ним минометы, орудия. Вслед за взрывами пошли каратели. Их отбили. И снова огневой смерч. Для Оленева он был губительным. Осколок отсек ему руку выше локтя. Галина склонилась над ним и наложила на культю жгут.

Стоколос и Колотуха подползли к другу.

— Воды ему! — прошептала Галина.

Кто-то подал баклажку. Оленев сделал несколько жадных глотков.

— Рука, — прошептал он, пробуя поднять то, чего уже не было. Дернулось плечо, и он, желая что-то еще сказать, потерял сознание.

Андрей взглянул на обрубок руки, который бинтовала Галя, и подумал, как солидно Оленев всегда пожимал ему руку. А как в первые минуты войны крепко держал снайперскую винтовку, когда с чужого берега Прута лезли фашисты. Нет у Оленева правой руки. А вокруг горела солома и даже стерня. От удушья люди кашляли. Хотелось бежать куда-то на чистый воздух, но никто не отступал. Командир отряда был убит. Стоколос взялся командовать отходом: