Пророческое слово Гоголя вопиет о бесчисленных жертвах «этого адского духа, живущего невидимо, без образа (курсив мой – Авт.) на земле. Это тот черный дух, который, врывается к нам даже в минуту самых чистых, и святых помышлений (…) Потому что он именно выбирает то время:, когда величайшие несчастья постигают нас. Горе, сын мой, бедному человечеству!»[96]

Как победить антихриста, сатану, дьявола? Логос, творческое слово убьют его, по убеждению Гоголя. Миссия художника – пробудить душу человека, чтобы «душа не заплыла плотью», по выражению Гоголя, Художник, как и Бог, творец творит новый осмысленный мир. Задача художника прямо противоположна задаче дьявола. Если дьявол хочет раздробить мир, разбить его целостный Божественный образ на множество разрозненных осколков, то художник, наоборот, должен собрать мир, внести в него смысл .упорядочить.

5.1.2 «Нечистая сила» в изображении Ф.М. Достоевского и Ф.К. Сологуба: Кошмар Ивана Федоровича – Раздвоение личности; недотыкомка Передонова – вид шизофрении

Ф.М. Достоевский единственный раз реально выводит «нечистую силу» в романе «Братья Карамазовы» в главе «Чёрт. Кошмар Ивана Федоровича». Еще раньше, до беседы чёрта с Иваном Карамазовым, об аде рассуждает Федор Павлович Карамазов. Он не может поверить в железные крючья, которыми черти якобы топят грешников в огненной реке. Если у них в аду в наличии железные крючья, то значит есть и железоплавильная фабрика?! В такой абсурд Федор Павлович категорически отказывается верить.

Чёрт у Достоевского – преемник гоголевских чертей. Да и сам чёрт, беседуя с Иваном Карамазовым, отсылает собеседника, а значит и читателя, к Гоголю. Он вспоминает Хлестакова («Ты, кажется, решительно принимаешь меня за поседелого Хлестакова…»[97]), рассказывает Ивану Карамазову анекдот об исповеди католическому патеру одного маркиза-сифилитика, у которого отпал нос[98]. И опять вспоминается Гоголь: нос нежданно-негаданно исчезает с лица майора Ковалева (петербургская повесть «Нос»).

Впрочем, Достоевский всегда «фантастическое» подкрепляет реалистическими мотивировками: Иван Карамазов болен белой горячкой (теперь это называется «шизофрения») и, следовательно, чёрт есть исключительно болезненная галлюцинация его расколотого надвое сознания.

Достоевский, другими словами, на самом деле идейно следует за Гоголем. Чёрт Достоевского похож на пошлое воплощение гоголевского чёрта, а именно на Чичикова или несколько постаревшего, уставшего от жизни Хлестакова. Достоевский рисует своего чёрта приживальщиком со стриженой клином бородкой, одетым в когда-то щегольский, но уже три года как вышедший из моды и поношенный костюм, под которым виднеется несколько грязноватое белье, и в потертом шарфе. Чёрт всеми силами пытается доказать Ивану Карамазову, что реально существует, потому что ходит в баню с купцами, лечится от ревматизма, хочет воплотиться в семипудовую купчиху и поставить свечу в церкви по велению души, от искренней, сердечной веры в Бога. Иван Карамазов с горечью восклицает, обращаясь к чёрту: «Нет, я никогда не был таким лакеем! Почему же душа моя могла породить такого лакея, как ты?»[99]

У чёрта Ивана Карамазова – две взаимоисключающие цели: первая – ёрническая, издевательская цель – «заболтать» Ивана Карамазова до гнева, до настоящей горячки, и вторая – доказать ему как дважды два, что его благородное решение на завтрашнем суде взять вину на себя за убийство отца Федора Павловича – одно только тщеславие, сатанинская гордость, желание уподобиться святым, которые в пустыне ели «акриды» (скорпионов) и «дикий мед». «А цель моя благородная. Я в тебя только крохотное семечко веры брошу, а из него вырастет дуб – да еще такой дуб, что ты, сидя на дубе-то, в «отцы пустынники и в жены непорочны»[100] пожелаешь вступить, ибо тебе оченно, оченно того втайне хочется, акриды кушать будешь, спасаться в пустыню потащишься!»[101]

Чёрт вдохновенно лжет и одновременно яркой свободной кистью рисует то космические, то водевильные картины преисподней, то пророчествует о будущих судьбах человечества на Земле, то обращается к историческому прошлому. Любопытно, что все сказанное чёртом Достоевского позднее так или иначе использует М.А. Булгаков, создавая образ своего чёрта – Воланда.

Чёрт Достоевского остроумно рассказывает о своем полете к одной знатной петербургской знатной даме через космические пространства во фраке, белом галстуке, перчатках и открытом жилете; в результате чего простудился, так как в эфире, «яже бе над твердию», через который он пролетал, 150 градусов ниже нуля. Подобный волшебный полет над землей совершили Фауст и Мефистофель на плаще Мефистофеля в «Фаусте». Похожий полет, полный радости и свободы, совершает Маргарита на шабаш ведьм в романе Булгакова «Мастер и Маргарита».

Чёрт пародийно изображает строение ада, просто-напросто опрокидывая землю в преисподнюю. По словам чёрта, в аду перепугались бурного развития науки на Земле, а в остальном там всё то же, что и на Земле, даже семипудовые купчихи: «А вот как узнали у нас, что вы там открыли у себя «химическую молекулу», да «протоплазму», да черт знает что еще – так у нас и поджали хвосты. Просто сумбур начался; главное – суеверие, сплетни; сплетен ведь и у нас столько же, сколько у вас, даже капельку больше, а, наконец, и доносы, у нас ведь тоже есть такое одно отделение, где принимают известные «сведения»[102]». Не правда ли строение ада у Достоевского поразительно напоминает булгаковскую Москву сталинских 30-х в «Мастере и Маргарите»?! Это поистине пророческие строки Достоевского!

Удивительно также и перекличка слов чёрта Достоевского и романа булгаковского Мастера. Распятие Иешуа Га-Ноцри как бы по умолчанию наблюдает Воланд. Ведь об этом он намекает и частично рассказывает на Патриарших прудах Берлиозу и Ивану Бездомному. Чёрт Достоевского тоже, по его словам, в числе последователей Христа, он, того и гляди, сию минуту прокричит «осанну» воскресшему Христу. На самом деле, разумеется, чёрт ёрничает и только раздражает больные нервы галлюцинирующего Ивана Карамазова.

Наконец, главная философская мысль Достоевского, его завещание потомкам («если Бога нет, то всё позволено») опять-таки странно и загадочно звучит в устах чёрта, напоминающего Ивану Карамазову сюжет его когда-то сочиненной и позабытой им поэмы «Геологический переворот». В этой поэме снова звучат все те же мотивы, которые прозвучали в романе булгаковского Мастера и – шире – в романе самого Булгакова. Воскрес ли Иешуа Га-Ноцри? Об этом в романе Мастера нет ни слова! (Тот ли самый Иешуа или воскресший Бог присылает Левия Матвея к Воланду, неизвестно.) Чёрт Достоевского пророчествует: «По-моему, и разрушать ничего не надо, а надо всего только разрушить в человечестве идею о боге, вот с чего надо приняться за дело! (В булгаковской Москве эта идея о боге благополучно разрушенаАвт.) Раз человечество отречется поголовно от бога (…)? то само собою, без антропофагии, падет все прежнее мировоззрение и, главное, вся прежняя нравственность, и наступит всё новое. Люди совокупятся, чтобы взять от жизни всё, что она может дать, но непременно для счастия и радости в одном только здешнем мире. Человек возвеличится духом божеской, титанической гордости, и явится человеко-бог»[103].

Чёрт Ивана Карамазова говорит: человеко-бог, но надо читать: «антихрист». Или в случае с булгаковским романом – Сталин. Этот воплощенный на земле антихрист, кажется, и является в мир ради того, чтобы показать свою власть людям. Сталин, призрак которого незримо витает на страницах булгаковского романа, по замыслу писателя, должен быть безусловно наказан тем самым ангелом тьмы, которому Сталин продал свою бессмертную душу[104]. Свита Воланда бесчинствует в сталинской Москве, чтобы поколебать мнимую власть антихриста и обозначить его скорую гибель. Так неожиданно нечистая сила, показанная Достоевским, органично переселяется на страницы булгаковского романа «Мастер и Маргарита».