Эту нескончаемую вакханалию людей и предметов, распадающихся на обломки, отвратительных, кривобоких, шарнирных, гундосящих себе под нос невыносимый бред, Набоков без всякой жалости обрушивает на читателя, будто потоки бурного водопада. Здесь и «шепелявые туфли» (С. 266) Цинцинната, и «съедобные окна» (С. 248), и койка, превращающаяся в лодку, и сквозящая «херувимская щека» (С. 267), и «сдобное тесто подбородка» (С. 265), и «глазированные глаза» (С. 279) (точно сырок), и выгибающиеся и вдавливающиеся стены камеры, и карманы штанов, «узкие, как смерть» (С. 264), и тянущаяся рука, «весьма пятипалая» (!) (С. 268), и колыхающийся стол, и даже «элементарный стул» (С. 268). Кажется, что Набоков так боится шаблонных выражений, малейшего штампа, что все его эпитеты и метафоры точно свалились с Луны, лишь бы они были бы неожиданны для читателя. Здесь же, в тюрьме, Цинцинната по утрам поят горячим шоколадом, а потом, ближе к дню казни, заменяют шоколад на «брандахлыст с флотилией чаинок» (С. 299), но без гренков, а в городе люди на рынке покупают и лакомятся в павильоне на Малых Прудах обжигающими язык «поджаренными хухриками» (С. 275). Все это должно, вероятно, ужаснуть читателя до такой степени, что он вынужден под насмешливым пером Набокова полностью разрушить все свои представления о видимой реальности. Они как будто благодаря словесным ухищрениям Набокова развеяны по ветру. А Набоков неутомимо, снова и снова наслаивает абсурд за абсурдом, выдумывает ситуацию одну нелепей другой. Человеческие лица, предметы, сюжетные положения – все превращается в бесконечный аттракцион из слов, эпитетов, метафор. Герои кувыркаются, ходят на ушах вместе с самодвижущимися и брыкающимися предметами, и все это ради того, чтобы подчеркнуть невероятную, аристократически надменную и издевательскую фантазию Набокова.

Может ли читатель сочувствовать в этом потоке вычурного красноречия и обилия слов-шариков, которыми виртуозно жонглирует писатель, главному герою – «маленькому человеку», обреченному на казнь, Цинциннату Ц.? Едва ли. Тем более что Набоков в буквальном смысле делает его «маленьким», явно пародируя классических героев русской литературы: Цинциннат так мал, что способен «поместиться в лохани», «как в душегубке» (С. 270). Читатель устает следить за раздвоениями Цинцинната, когда, например, один Цинциннат разговаривает, а другой рыдает, свернувшись клубочком. Его утомляет множество сюжетных перипетий повести, вроде того что Цинциннат копает туннель свободы, а попадает в соседнюю камеру к м-сье Пьеру, или, возвращаясь по тому же туннелю обратно, оказывается на воле, а точнее в комнате директора тюрьмы.

Наконец, Цинциннат кладет голову на плаху, а м-сье Пьер, оказавшийся палачом, с минуты на минуту должен ее с размаху отхватить к облегчению читателя. Но нет! Опять происходит нечто странное: читатель так до конца и не понимает, что происходит у Набокова в финале: отрубили все-таки голову Цинциннату или он и в самом деле пошел с эшафота на свободу к таким же свободным, как он, людям (как они там оказались?), с презрением наблюдая за гибелью призрачного, иллюзорного мира, наполненного пошлой, мерзкой толпой?

Две формы реальности мы видим у Набокова: пошлый, обыденный мир, с которым оба главных героя разобранных нами произведений не желают иметь дела, и мир мечты, фантазии, творческого дара. Этот дар, однако, легко может быть потерян героями Набокова. Причины тому разные: личность может капитулировать перед реальным миром, как сделал это Лужин, предавая свой дар ради личного счастья. Но личность также может быть уничтожена этим миром насильственно, как это произошло с Цинциннатом Ц.

Столкновение двух реальностей, их встреча всегда катастрофа для Набокова. Он хочет сохранить и возвысить мир иллюзии с помощью языка, словесной эквилибристики, жонглирования метафорами, эпитетами и сравнениями, но это только «защита Лужина», скорее всего обреченная на провал и чреватая гибелью самого творца, потому что реальность все-таки сильнее размытых очертаний сновидений и «двойников» в призрачном внутреннем мире его героев.

Список использованной литературы

1. Ерофеев В. В поисках потерянного рая (Русский метароман В. Набокова). – В кн.: Ерофеев В. В лабиринте проклятых вопросов, М., «Сов. писатель», 1990, С. 162–204.

2. Михайлов О. Король без королевства. – В кн.: Набоков В. Машенька. Защита Лужина. Приглашение на казнь. Другие берега. Романы. М., «Художественная литература», 1988.

3. Набоков В. Машенька. Защита Лужина. Приглашение на казнь. Другие берега. Романы. М., «Художественная литература», 1988.

4. Шаховская 3. В поисках Набокова, Париж, 1979.

Сказку «Золотой горшок» сам Гофман считал лучшим своим произведением.

Гофман по справедливости считается романтиком. Но что такое романтизм? В сказке Гофмана это разлад между мечтой и действительностью. Мечта у Гофмана фантастична, прекрасна, волшебна, сказочна. Действительность скучна, однообразна, наполнена буднями. Действительность населяют конректоры Паульманы и регистраторы Геербранды. В реальности торговки яблоками на чем свет стоит ругают студента Ансельма и отнимают у него кошелек с последними деньгами. В мечте обитают волшебные светящиеся змейки Серпентины (даже имя увеличивает змеистость), принцы Фарфоры, летающие драконы. Архивариусы Линдгорсты превращаются в загадочных колдунов.

Не случайно я вынесла перед работой эпиграф из «Незнакомки» Блока. Ведь он тоже был романтиком и тоже, как и Гофман, ненавидел эту низкую действительность, где скрипят уключины, где небесный диск кривится, где раздается женский визг, где пьяное чудовище ищет истину в вине. Но в этом-то и загадка романтизма, что это самое пьяное чудовище на дне стакана видит прекрасную незнакомку в упругих шелках и в шляпе с траурными перьями, которая дышит «духами и туманами». Другими словами, на изнанке действительности гнездится мистическая и таинственная романтика жизни. Мечта и действительность перетекают друг в друга, точно жидкость в сообщающихся сосудах.

Гофман называет свою сказку «Золотой горшок». В названии заключен парадокс романтизма. Горшок, особенно если он ночной, – это низкая действительность. Даже если горшок связан с варкой пищи – это тоже далеко от романтизма. И вдруг – золотой! Золото – всеми признанный символ счастья, богатства, благополучия, но и красоты. Золото тоже как бы на грани мечты и действительности. Всякий мечтает о том, чтобы озолотиться. Но ведь это мечта филистера, мещанина, которого так ненавидел Гофман. Впрочем, с другой стороны, прекрасная девушка, о которой может мечтать романтический герой Гофмана, как правило, наделена прекрасными золотыми волосами. Золото тоже, таким образом, двойственно, текуче и зыбко.

Вот эта текучесть, непонятность, перетекаемость мечты в действительность и наоборот – художественная манера Гофмана-сказочника и романтика, не только в «Золотом горшке», но, наверное, во всех его произведениях. Мы знаем, что Гофман назвал свою книгу «Фантазии в манере Калло» и в предисловии к книге он восхищается гротеском художника Калло. Гофман с восторгом пишет о причудливости его образов и неутомимости фантазии, о сочетании странного и знакомого, иронического соединения человека с животным: «Разве не превосходен, к примеру, его черт, коего нос при искушении Св. Антония вырастает в ружье, неотступно нацеленное на праведника?»[181]

Гофман стремится манеру Калло в живописи претворить в литературе, и в сказке «Золотой горшок» ему блестяще это удается. Предметы, люди и события становятся очень странными, двойственными. Каждый реальный предмет внезапно приобретает своего романтического двойника. Например, яблоки из корзины торговки, которые разбрасывает неуклюжий студент Ансельм, оказываются живые, и они всегда возвращаются от покупателей к своей хозяйке-торговке. По крайней мере, она так рассказывает нам и почему мы не должны ей верить?