Что означают последние буквы А.С. и Н.Л.? Неизвестно. Но в монастыре свято сохраняли вещи «Молчальницы» – листы со священными текстами и монограммой из сочетаний букв: Е А и П (!), сделанными киноварью и чернилами.

«Федор Кузьмич» же ее пережил лишь на 18 месяцев в далекой Сибири».

В повседневной хронологии жизни Пушкина за октябрь 1832 года действительно имеется «пробел» с 21 по 26 октября: «Работа над первой главой романа «Дубровский». Это единственный случай в «творческой лаборатории» Пушкина, когда он непрерывно, никуда не отлучаясь, работал над одним произведением. Над первой главой романа он работает почти неделю, а уже 11 ноября окончена последняя 8-я глава первого тома, о чем он, спустя почти месяц, сообщает в письме к П.В. Нащокину от 2 декабря из Петербурга в Москву: «…честь имею тебе объявить, что первый том Островского <Дубровского> кончен и на днях прислан будет в Москву на твое рассмотрение и под критику г. Короткого [214] . Я написал его в две недели, но остановился по причине жестокого рюматизма, от которого прострадал другие две недели, так что не брался за перо и не мог связать две мысли в голове».

Учитывая, что первый том произведения (8 глав) написан за две недели, а первая глава с 21 по 26 октября (то есть, тоже за неделю), то версия И.А. Лебедева вполне подтверждается, что Пушкин покидал Москву, чтобы тайно побывать в Оптиной пустыне.

Конечно, это всего лишь версия, но версия весьма правдоподобная, поскольку Пушкин мог получить совершенно секретные сведения о происхождении Николая I только от члена царской семьи. Вот о чем поведала Вера-«молчальница» посетившему ее, Александру Сергеевичу, после чего замолчала до самой своей смерти. Впрочем, предоставим слово И.А. Лебедеву:

«Почему же задолго до 1825 г. Александр остановил свой выбор на Николае? В Таганроге у царя входили в свиту – врачи Више, Тарасов; полковник Соломко, генерал-адъютант барон Дибич, директор канцелярии Ваценко, капитаны Валимов и Гедефруа, метрдотель Миллер, камердинеры Анисимов и Федоров, певчий Бердинский, 4 лакея и камер-фурьер Бабкин, а также камер-казак Овчаров, служивший у Александра I с 1812 г. Из Таганрога царь отпускает его в отпуск на Дон. Когда он возвращается и хочет проститься с «умершим императором», к гробу его не подпускают. Звали казака – Федор Кузьмич. Камер-казак дал царю новое имя, камер-фурьер Бабкин – России нового царя.

Дело в том, что Николай не был сыном императора Павла, он был незаконнорожденным (как и прадед Пушкина) ребенком императрицы Марии Федоровны, с которой Павел разорвал отношения еще до восшествия на престол. Причем Павел прекрасно знал, что «третий сын» прижит Марией Федоровной от гоф-курьера Бабкина, на которого он был похож как две капли воды.

Еще в мемуарах «декабриста» А.Ф. фон-дер Бриггена рассказывалось, что графом Ростопчиным-младшим в своей подмосковной деревне было найдено письмо Павла к его отцу, в котором император не признавал детей своими. Анна Павловна – при Николае I королева Голландии, была дочерью Марии Федоровны от статс-секретаря Муханова (не об этой ли тайне в минуты отчаяния, загнанный в угол, рассказывал в письме Геккерен, что послужило поводом для гнева Николая, переписки, так и не найденной, между ним и голландским королем и шума в парламенте).

15 апреля 1800 г. Павел писал в Москву графу Ф. Ростопчину: «Мудрено, покончив с женщиной все общее в жизни, иметь еще от нее детей. В горячности моей я начертал манифест «О признании сына моего Николая незаконным», но Безбородко умолил меня не оглашать его. Но все же Николая я мыслю отправить в Вюртемберг к «дядям», с глаз моих: гоф-курьерский ублюдок не должен быть в роли российского великого князя – завидная судьба. Но Безбородко и Обольянинов правы: ничто нельзя изменить в тайной жизни царей, раз так предопределенно Всевышним».

Таким образом, император Николай 1 не имел даже дальнего родства с домом Романовых, династическая линия которого по мужской линии прервалась еще на Петре II (сын Алексея Петровича Романова), а вообще всякая связь с Петра III (немецкий принц Карл Петр Ульрих, сын герцога голштейн-готторпского Карла Фридриха и Анны Петровны, внук Петра I по женской линии). В православии Петр Федорович (1728–1762), российский император (с 1761 года), свергнутый и убитый в результате государственного переворота, организованного в 1762 году его женой, в православии Екатериной Алексеевной (1729–1796) (урожденная Софья Фридерика Августа Анхальт-Цербстская), с 1762 по 1796 годы – российская императрица Екатерина II.

Николай I, зная свое «подлое» происхождение, «чистил» себя под Петра I, и хотел не стать, а быть Петром. И решение этой задачи он видел в грандиозной фальсификации российской истории, поручив Пушкину написать Историю Петра Великого. Он жестоко ошибся в выборе кандидатуры на роль своего историографа. Пушкин к тому времени уже был осведомлен о «великой тайне» Царского Двора. Вот почему «Шестикрылый Серафим», воспетый поэтом в его знаменитом «Пророке», превратился в «Старца в белой ризе» в стихотворении «Чудный сон мне бог послал…», предсказавшего ему скорую смерть.

Теперь понятно обоюдное стремление Пушкина и Николая I к встрече, которая состоялась с глазу на глаз в царском кабинете Аничкова дворца 23 ноября 1836 года. О чем там шла речь? Пушкинисты утверждают: «О содержании беседы известно только одно: царь взял у Пушкина слово не драться на дуэли ни под каким предлогом, но если история возобновится, обратиться к нему. О Геккерне, по-видимому, ничего сказано не было» [215] .

Интересно, откуда сие стало известно пушкинистам? Уж не читали ли они часом протокол встречи, который сам Николай и вел? Встреча ведь была с глазу на глаз! Что бы впоследствии ни писал или ни говорил Николай I о дуэли и смерти Пушкина, это как раз то, о чем «не говорили» участники встречи. В своем письме к брату, великому князю Михаилу Павловичу от 3 февраля 1837 года он почти что радуется такому исходу:

«С последнего моего письма здесь ничего важного не произошло, кроме смерти известного Пушкина от последствий раны на дуэли с Дантесом. Хотя давно ожидать было должно, что дуэлью кончится их неловкое положение, но с тех пор, как Дантес женился на сестре жены Пушкина, а сей последний тогда же письменно отрекся от требований сатисфакции, надо было надеяться, что дело заглушено… Но последний повод к дуэли, которого никто не постигает и заключавшийся в самом дерзком письме Пушкина к Геккерну, сделал Дантеса правым в этом деле… Пушкин погиб, и слава Богу умер христианином…»

Такая вот метаморфоза в оценке «одного из умнейших людей России» через десять лет – «известный Пушкин». А императрица Александра Федоровна записала в своем дневнике 28 января 1837 года, еще при живом поэте: «…Разговор с Бенкендорфом целиком за Дантеса, который вел себя как благородный рыцарь, Пушкин как грубый мужик».

Косвенно о теме беседы Пушкина с Государем можно судить из разговоров Николая I, записанных Модестом Андреевичем Корфом [216] :

«Под конец его жизни, встречаясь очень часто с его женою, которую я искренно любил и теперь люблю как очень хорошую и добрую женщину, я раз как-то разговорился с нею о комеражах [217] , которым ее красота подвергает ее в обществе; я советовал ей быть как можно осторожнее и беречь свою репутацию, сколько для себе самой, столько и для счастия мужа, при известной его ревности. Она, верно, рассказала об этом мужу, потому что, встретясь где-то со мною, он стал меня благодарить за добрые советы его жене. «Разве ты мог ожидать от меня другого?» – спросил я его. – «Не только мог, Государь, но, признаюсь откровенно, я и Вас самих подозревал в ухаживании за моей женой…». Три дня спустя был его последний дуэль».

Царь десять лет не принимал Пушкина и лично никогда с ним не беседовал, а в приведенном фрагменте, якобы за три дня до дуэли (т. е. 24 января 1837 года), сподобился вдруг выслушать слова благодарности поэта за отеческие советы его любимой жене. Это не более чем дозированная утечка информации о формате беседы, состоявшейся 23 ноября 1836 года, в ходе которой, похоже, Пушкин изложил царю свое видение ситуации. Прежде всего он изложил императору содержание «диплома рогоносца» в своей интерпретации (возможно даже признался в своем авторстве), чем подписал себе смертный приговор. Не мог Пушкин высказать Государю такую банальность как, «…я и вас самих подозревал в ухаживании за моей женой…», когда это было известно всему высшему петербургскому обществу, да сам царь в этом откровенно признается. Уж если так упорно добивался поэт встречи с Николаем I, то не ради же этой банальности. Он шел, как говорится, ва-банк, сказать в глаза императору всю горькую правду, после чего дуэль стала не только неминуемой, но и априори смертельной для поэта, причем теперь, независимо от того, как поведет себя непредсказуемый Дантес.