На другой день погода была страшная – снег, метель. Я поехал сперва к отцу моему, жившему на Мойке, потом к Пушкину, который повторил мне, что я имею только условиться насчет материальной стороны самого беспощадного поединка, и, наконец, с замирающим сердцем отправился к д\'Аршиаку. Каково же было мое удивление, когда с первых слов д\'Аршиак объявил мне, что он всю ночь не спал, что он хотя не русский, но очень понимает, какое значение имеет Пушкин для русских, и что наша обязанность сперва просмотреть все документы, относящиеся до порученного нам дела. Затем он мне показал:

1) Экземпляр ругательного диплома на имя Пушкина.

2) Вызов Пушкина Дантесу после получения диплома.

3) Записку посланника барона Геккерна, в которой он просит, чтоб поединок был отложен на две недели.

4) Собственноручную записку Пушкина, в которой он объявлял, что берет свой вызов назад, на основании слухов, что г. Дантес женится на его невестке К.Н. Гончаровой [207] .

Я стоял пораженный, как будто свалился с неба. Об этой свадьбе я ничего не слыхал, ничего не видал и только тут понял причину вчерашнего белого платья, причину двухнедельной отсрочки, причину ухаживания Дантеса. Все хотели остановить Пушкина. Один Пушкин того не хотел. Мера терпения преисполнилась. При получении глупого диплома от безыменного негодяя, Пушкин обратился к Дантесу, потому что последний, танцуя часто с Натальей Николаевной, был поводом к мерзкой шутке. Самый день вызова неопровержимо доказывает, что другой причины не было. Кто знал Пушкина, тот понимает, что не только в случае кровной обиды, но даже при первом подозрении он не стал бы дожидаться подметных писем. Одному богу известно, что он в это время выстрадал, воображая себя осмеянным и поруганным в большом свете, преследовавшем его мелкими беспрерывными оскорблениями. Он в лице Дантеса искал или смерти или расправы со всем светским обществом. Я твердо убежден, что если бы С.А. Соболевский был тогда в Петербурге, он, по влиянию его на Пушкина, один мог бы удержать его. Прочие были не в силах».

Догадка, В.А. Соллогуба, что Пушкин «…в лице Дантеса искал … смерти» весьма примечательна, поскольку он в последние месяцы жизни, как никто другой тесно общался с поэтом.

Однако, не имея представления, что именно сам Пушкин являлся автором «подметных писем», он естественно въезжает в наезженную колею, что поэт «воображая себя осмеянным и поруганным в большом свете, преследовавшем его мелкими, беспрерывными оскорблениями», «восстал… против мнений света», то есть захотел «расправы со всем светским обществом».

Д\'Аршиак объяснил Соллогубу, что Дантес, не понимая, чем он провинился перед Пушкиным, тем не менее готов к его услугам, несмотря на то, что Пушкин берет свой вызов назад всего лишь на основании слухов о том, что его противник женится на Екатерине Николаевне Гончаровой. Пушкин должен обосновать свой отзыв таким образом, чтобы исключить возможные мнения, что Дантес принужден жениться исключительно с той целью, чтобы избежать поединка: «Уговорите г. Пушкина, – просит он Соллогуба, – безусловно отказаться от вызова. Я вам ручаюсь, что Дантес женится, и мы предотвратим, может быть, большое несчастье».

Мы приводим здесь уверения секунданта Дантеса с той целью, чтобы навсегда избавиться от избитого, рефреном звучащего оскорбления в адрес Дантеса, что он из-за трусости решил надеть на себя хомут женитьбой на нелюбимой им женщине. Соллогуб был просто поражен именно такой постановкой вопроса, которую с порога отрицали, как современники поэта, так и пушкинисты всех поколений:

...

«Этот д\'Аршиак был необыкновенно симпатичной личностью и сам скоро умер насильственною смертью на охоте. Мое положение было самое неприятное: я только теперь узнавал сущность дела; мне предлагали самый блистательный исход, то, что я и требовал, и ожидать бы никак не смел, а между тем я не имел поручения вести переговоры. Потолковав с д\'Аршиаком, мы решились съехаться в три часа у самого Дантеса. Тут возобновились те же предложения, но в разговорах Дантес не участвовал, все предоставив секунданту. Никогда в жизнь свою я не ломал так голову. Наконец, потребовав бумаги, я написал по-французски Пушкину следующую записку:

«Согласно вашему желанию, я условился насчет материальной стороны поединка. Он назначен 21 ноября, в 8 часов утра, на Парголовской дороге, на 10 шагов барьера. Впрочем, из разговоров узнал я, что г. Дантес женится на вашей свояченице, если вы только признаете что он вел себя в настоящем деле как честный человек. Г. д\'Аршиак и я служим вам порукой, что свадьба состоится; именем вашего семейства умоляю вас согласиться» – и пр.

Точных слов я не помню, но содержание письма верно. Очень мне памятно число 21 ноября, потому что 20-го было рождение моего отца, и я не хотел ознаменовать этот день кровавой сценой. Д\'Аршиак прочитал внимательно записку; но не показал ее Дантесу, несмотря на его требование, а передал мне и сказал:

– Я согласен. Пошлите».

Получив записку Соллогуба, Пушкин прислал ответ следующего содержания:

...

«Я не колеблюсь написать то, что могу заявить словесно. Я вызвал г-на Ж. Геккерена на дуэль, и он принял вызов, не входя ни в какие объяснения. И я же прошу теперь господ свидетелей этого дела соблаговолить считать этот вызов как бы не имевшим места, узнав из толков в обществе, что г-н Геккерен решил объявить о своем намерении жениться на мадемуазель Гончаровой после дуэли. У меня нет никаких оснований приписывать его решение соображением, недостойным благородного человека.

Прошу вас, граф воспользоваться этим письмом так, как вы сочтете уместным».

Письмо датировано 17 ноября 1836 года, а уже 21 ноября Пушкин подготовил письмо на имя барона Геккерна, приведенное нами выше, из содержательной части которого следует, что поэт уже готовится ко второму раунду схватки и никакого перемирия не признает. Это было высказано также и устно, когда оба секунданта отправились к Пушкину, чтобы сообщить ему от имени Дантеса благодарность за мирное разрешение назревавшего кровавого конфликта. Дантес при этом сказал буквально следующее:

– Ступайте к г. Пушкину и поблагодарите его, что он согласен кончить нашу ссору. Я надеюсь, что мы будем видаться как братья.

Поздравив, с своей стороны Дантеса, я предложил д\'Аршиаку лично повторить эти слова Пушкину и поехать со мной. Д\'Аршиак и на это согласился. Мы застали Пушкина за обедом. Он вышел к нам несколько бледный и выслушал благодарность, переданную ему д\'Аршиаком.

– С моей стороны, – продолжал я, – я позволил себе обещать, что вы будете обходиться с своим зятем, как с знакомым.

– Напрасно, – воскликнул запальчиво Пушкин. – Никогда этого не будет. Никогда между домом Пушкина и домом Дантеса ничего общего быть не может.

Мы грустно переглянулись с д\'Аршиаком. Пушкин затем немного успокоился.

– Впрочем, – добавил он, – я признал и готов признать, что г. Дантес действовал как честный человек.

– Больше мне и не нужно, – подхватил д\'Аршиак и поспешно вышел из комнаты.

Вечером на бале С.В. Салтыкова свадьба была объявлена, но Пушкин Дантесу не кланялся. Он сердился на меня, что, несмотря на его приказание, я вступил в переговоры. Свадьбе он не верил.

– У него, кажется, грудь болит, – говорил он, – того гляди, уедет за границу. Хотите биться об заклад, что свадьбы не будет. Вот у вас тросточка. У меня бабья страсть к этим игрушкам. Проиграйте мне ее.

– А вы проиграете мне все ваши сочинения?

– Хорошо. (Он был в это время как-то желчно весел.)

– Послушайте, – сказал он мне через несколько дней, – вы были более секундантом Дантеса, чем моим. Однако, я не хочу ничего делать без вашего ведома. Пойдемте в мой кабинет.

Он запер дверь и сказал: «Я прочитаю вам мое письмо к старику Геккерну. С сыном уже покончено… Вы мне теперь старичка подавайте».