—  Мой не могийт знать, — говорит Шульц в ответ генералу, но насторожился — усмешка генерала ему почему-то не понравилась.

—  Ну, раз ты не догадываешься, я тебе сейчас поясню. Посмотри-ка, пожалуйста, на эти вот две кучки посудин. Сначала на одну, потом на другую. Внимательно смотри, не торопись. И скажи-ка ты нам: что это такое? — предлагает Мальцев Шульцу.

—  Как «что»? Это изделий из золотой рубин, который вариль я, Генрих Иоганн Шульц, — отвечает Шульц, все еще не понимая, куда клонит генерал.

—  Обе кучки из рубина твоей варки? — спрашивает Мальцев.

—  Да, — уверенно отвечает Шульц.

—  А вот и нет! Тут ты, брат, ошибаешься, да еще как ошибаешься-то! Одна кучка, верно, твоей варки. А вот другая уж моя, варки моих мастеров. И вот я предлагаю тебе: узнай-ка, какая — твоей работы, а какая — моих стекловаров? Ну-ка, прикинь глазом своим, угадай, если ты стекловар настоящий.

—  А кто вариль другой рубин? — спрашивает Шульц у генерала.

—  Я потом тебе это скажу, если ты сам не догадаешься, а сейчас попытайся узнать свою работу!

—  Данииль вариль? — снова любопытствует Шульц.

—  Ну хотя бы и он, тебе-то какая разница оттого, он или не он?

—  Только он мог варийт. Он мне помогаль, он вызнал мой секрет золотой рубин! Он жулик, мой будейт протест делать!

—  А это сколько твоей душеньке угодно. А сейчас я тебя прошу узнать свою работу. Не узнаешь — грош тебе цена как мастеру!

—  Мой всегда узнавайт работа своя, — рассердился Шульц и начал рассматривать посуду, стоявшую на столе, сначала одну кучку, потом другую. — Вот рубин моя варка! — говорит он Мальцеву, показывая на одну из кучек, которая показалась ему более чистого колера. И как же тут загоготал Мальцев!

—  О-о-о-га-га-га! О-хо-хо-хо! — покатывается он. — Ну, брат, угадал, прямо пальцем в небо попал! Ну и распотешил ты меня, ну и уважил ты меня! А рубин-то этот как раз и не твоей варки, а варки моих стекловаров, твоих бывших помощников, Данилы Грача и его пацана, Сеньки. Да, да, брат Жульц, это их варки рубин. Вишь, как ты их научил этому делу, что их работа более тебе приглянулась, чем твоя собственная.

—  Герр генераль, мой не учийт твой стекловар варийт золотой рубин. Твой Данииль жулик, он вороваль мой рецепт! Мой заявляйт вам протест!

—  Да заявляй хоть два, мне оттого ни жарко, ни холодно, — говорит Мальцев Шульцу. — И на Данилу ты зря клепаешь, он тут ни при чем. Подглядел-то за тобою, сколько золота ты кладешь в горшок на одну варку, не он, а сынишка его, Сенька: он обошел тебя как миленького, так что ты его благодари.

—  Мой будет убивайт его! — кричит Шульц.

—  А вот это и совсем пустые слова, на ветер ты их сказал, — успокаивает его Мальцев. — Никого ты тут пальцем у меня не тронешь, а если попытаешься, тебе же самому хуже будет, своими боками поплатишься. Давай-ка, брат, бросим пустое говорить, а потолкуем о дельном, зачем я тебя и позвал. Ведь что у нас с тобою получается? Постольку поскольку теперь уж мои собственные стекловары умеют варить рубин, то, ты сам понимаешь, держать мне тебя на фабрике нет никакого смысла. И я прикажу завтра же дать тебе расчет. Ты завтра же можешь и восвояси в фатерланд свой отправляться. К празднику как раз и дома будешь, встретишь его в семье родной. Как ты сам на это смотришь, Гендрик?

Час от часу не легче! Шульц таращит глаза. Как же так? Его, Генриха Иоганна Шульца, выгоняют как паршивую собачонку раньше срока! Но у него же с генералом заключен контракт на полный год, и там сказано, что в случае чего генерал должен уплатить ему неустойку, выдать ему жалованье за весь год. Так пусть ему и заплатят эти деньги, иначе он отсюда не уедет, он будет судиться с ним, с этим Мальцевым.

—  Герр генераль, ви платийт мне деньги за полный год, в контракт так написан, — говорит Шульц Мальцеву.

—  Правильно, в моем контракте с тобою такой пункт есть, — соглашается Мальцев. — И я бы тебе уплатил эти деньги, денег у меня много, мне их не жалко. Только вот дело-то в чем, Гендрик Иванович, да еще и Жульц. Скажи-ка, брат, по совести, положа руку на сердце, на сколько сотен ты меня объегорил, сколько ты прикарманил из тех золотых, что тебе выдавали на варку золотого рубина? Поди, за тыщонку перевалило? Ведь ты ровно половину из того, что получал из кассы, в карман клал. Так вот мы с тобой давай так и сделаем: ты мне возвращаешь то, что украл у меня, — это подсчитать не трудно, там, в ведомости-то, всё записано и твои росписи есть, — а я прикажу выдать тебе то, что полагается по контракту нашему с тобой. Согласен?

—  Нет! Мой будет с вами судийт, подавайт суд, — говорит Шульц.

—  В суд? — Мальцев снова захохотал. — Да голова ж твоя садовая, ты сначала подумал бы, а потом говорил. У нас есть пословица одна: «С сильным не борись, а с богатым не судись». Вот и учти это. Я и сильный, и богаче тебя. Судьи наши у меня все в кармане сидят. Да ведь и закон-то на моей стороне. Ты ж обворовывал меня на каждом горшке. И если ты подашь на меня в суд, то не будь я Мальцев, если не упеку тебя в тюрягу за мошенничество. Я сам и на суде-то не буду, у меня для этого адвокаты есть, а они суду предъявят ведомости с твоими росписями, заключение комиссии о том, сколько на самом деле нужно класть золота в каждый горшок, чтоб сварить этот рубин. Ведь теперь всё известно, никакого секрета уж нет — Сенька разгадал его. Так что решай, Гендрик, сам, как тебе поступить повыгодней для себя. Тогда уж пеняй, брат, на себя, когда в каземате очутишься. А что тебе тогда не миновать его, каземата-то тюряжного, в атом можешь не сомневаться. Всё! Ауфвидерзепн! Будь здоров, милый человек!

Шульц и не помнил, как он вышел из кабинета генерала, как очутился на улице. Что генерал прав, обещая ему тюрьму, — это Шульц понял. В суд он подавать не будет. Конечно, не будь у него у самого рыльце в пуху, он бы подал, а вот в том-то и дело все, что генерал прав: он легко докажет, что Шульц деньжонки у него прикарманивал. А это же, конечно, воровство, иначе как же это назовешь? А за воровство известно что по закону полагается.

Единственный и самый правильный выход для него сейчас — это подчиниться воле генерала, собрать свои вещички и уехать отсюда поскорей в свою Богемию, что он и сделает завтра же, как только ему дадут в конторе фабрики расчет.

Шульц уже хотел было пойти к Шварцу, на квартиру свою, и начать там заблаговременно укладывать чемоданы. Но вдруг он вспомнил про главного своего врага, виновника всей беды, Сеньку, и почти бегом побежал к проходной фабрики в гутенский цех в надежде застать там Сеньку и надрать ему напоследок уши. А если это и не удастся ему, то хоть изругать его вдосталь, сказать ему, что он самый скверный, самый вредный мальчишка из всех, каких он только встречал в своей жизни. Ведь не будь его, паршивца этого, совсем, ну совсем бы все по-другому было у него, Генриха Иоганна Шульца, совсем бы иначе шли его дела в этом проклятом Дятькове.

Сенька и Данила Петрович и даже Степан Иванович с Павлушкой находились возле своих горшковых печей. Время как раз было такое, когда Степан Иванович только что закончил с Павлушкой варку на своей печи, а Данила Петрович и Сенька пришли начинать варку на своей.

Шульц как буря кинулся было к Сеньке. Он бы, пожалуй, и сцапал его опять за уши, не прегради ему путь Данила Петрович и Степан Иванович.

—  Полегче, полегче, — говорит ему Степан Иванович. — Ты что, аль взбесился? Чего к мальчонку пристаешь? Что он сделал тебе?

—  Он погубил мой карьер! Он украль мой секрет! Он маленький русский свинья и большой жулик. Мой желайт его убивайт! — орет Шульц, порываясь к Сеньке.

—  Ну, это ты оставь, — вразумительно говорит ему Степан Иванович. — Ты тут теперь никто, они теперь не подвластны тебе. Они уже не помощники твои, а сами по себе, а ты сам по себе. Так что лучше успокойся.

—  Мой не желайт успокойся, мой будет убивайт этот маленький русский свинья и большой жулик, — продолжал Шульц.