—  Вроде бы получился он у нас, Сень, а?

—  Еще как получился! — радостно отвечает отцу Сенька. — Не хуже, чем у этого Жульца, даже лучше.

—  Свое дите каждой матери лучше чужих-кажется, так и нам с тобою наш рубин лучше шульцевского глянется. А вот что скажет генерал...

—  А что ему говорить-то? Видит — не слепой!

—  Слепой не слепой, а главное слово его, — снова начал вздыхать Данила Петрович. — А теперь давай с тобою решать, как нам дальше быть. Вторую варку будем делать для большей уверенности или одной этой ограничимся? Скажем смотрителю, чтоб генералу докладывали?

—  А зачем вторую пятерку дяди Степана зря губить? Хватит и одной. А вторую верни ему обратно. И пусть там докладывают кому нужно, что мы сварили свой золотой рубин.

—  А вдруг прикажет нам генерал варить рубин в нормальных горшках, а мы их и запорем?

—  Ну тогда молчи и никому слова не говори, а готовь шкуру на барабан, — отвечает Сенька отцу.

—  Ну инда быть по-твоему, — сказал он Сеньке. Степан же Иванович был другого мнения: он советовал сделать еще одну пробную варку.

—  Для большей уверенности, — сказал он Даниле Петровичу.

—  Да ведь толк-то какой? — встрял в их разговор Сенька. — Ну, скажем, сделаем мы еще одну варку, загубим и вторую пятерку твою, сварим опять нормальный рубин, а дальше что? Докладывать-то генералу, что мы научились варить рубин, надо? Надо. И нам прикажут варить его в больших горшках. И вдруг у нас потом дело не выгорит, запорем мы горшки свои? Ведь все равно нам отвечать.

—  Это тоже правильно, — согласился с Сенькой и Степан Иванович. — Тогда что ж? Тогда докладывайте — и с богом, начинайте работать, варить этот растреклятый свой рубин золотой. А пятерка эта теперь не моя, а ваша, я ее обратно У вас не возьму.

—  То есть это как же так, а? — всполошился Данила Петрович. — Почему же это она наша стала и почему ты не желаешь ее обратно взять?

—  А потому, что я тебе ее дал как другу, она тебе еще, быть может, когда пригодится. А мне она не нужна. У моей старухи еще три таких есть, пусть и у твоей будет хоть одна. И больше давай не будем говорить о том, если хочешь другом моим быть, — сказал Степан Иванович.

—  Ну и дядя Степан, ну и человечина же он! — говорит опять Сенька отцу, когда они домой шли. — На свете, наверно, и нет таких, как он.

—  Есть, Сеня, но не так густо. И вот я тебе больше всего желаю в жизни, чтоб и у тебя были такие друзья, каким для меня Степан является, — отвечает сыну Данила Петрович на такие его слова.

Мальцев очень удивился, когда ему доложили, что стекловар на второй горшковой печи Данила Петрович Грачев сварил золотой рубин. Удивился он не тому, что Данила Петрович вызнал секрет золотого рубина, а тому, где же он золота для первой варки взял? Мальцев приказал доставить к нему во дворец Грача этого. И часу не прошло, как Данила Петрович вместе с Сенькою уже были перед грозными очами повелителя своего.

—  Ну, Грач, как дела? Слышал я, что ты уже сварил там что-то? Перехитрил немца моего, да? Вызнал-таки все секреты его, узнал, как надо варить золотой рубин? Ну, в таком разе я поздравляю тебя, молодца, брат! — говорит Мальцев весело Даниле Петровичу. — И за это вот тебе награда от меня, рублик серебряный. Знай, что я не каждого им одариваю, а только тех, кто заслужил.

И Мальцев подал Даниле Петровичу серебряный рубль.

—  Вызнал-то не я, ваше превосходительство, а вот он, сынишка мой. Одному бы мне вовек не узнать, он вот изловчился, — говорит Данила Петрович.

—  Он? — удивленно поднял брови генерал. — Этот оголец? Ну что ж, тогда и он молодца, тогда и его надо одарить.

И Мальцев подает второй серебряный рубль Сеньке. Как хотелось Сеньке бросить этот рубль Мальцеву прямо в рысью морду его! Ведь он никогда не забудет и не простит генералу той порки! Но Сенька хорошо понимал, что этого делать никак нельзя. Сделать так — это значит сразу же направляйся на конюшню опять и ложись там на лавку. Да и тятьку, конечно, с ним отправят: дескать, это он так воспитал сына своего, он и есть главный виновник. И Сенька только злобно сверкнул на генерала глазенками. Мальцев, к счастью, не заметил его взгляда, а то бы тотчас поспрошал его, что такой взгляд означает.

—  А теперь вот что скажи-ка ты мне, братец ты мой, — снова обращается Мальцев к Даниле Петровичу. — Где ты взял золото для первой варки и почему ты сразу ко мне с этим делом не обратился? Значит, у тебя самого такие деньжонки водятся?

—  Никак нет, ваше превосходительство, — отвечает на этот вопрос генералу Данила Петрович. — Таких денег у меня сроду не водилося. К вам же я потому не обратился, что боялся. А вдруг у меня ничего бы не получилося и я ваше золото зря бы только израсходовал? Ведь даже у немца, как вам известно, один раз брак получился, да еще в двух горшках сразу. А ведь он не мне чета.

—  Так где же ты их взял, золотые-то эти, что в тигель свой пустил? — допытывается Мальцев.

Даниле Петровичу и не хотелось, ох как не хотелось рассказывать генералу, кто его выручил. Он боялся, как бы не подвести Степана Ивановича. А что будешь делать, когда генерал пристает, словно с ножом к горлу?

—  Друг меня выручил один, дал мне две пятерочки, — говорит он Мальцеву.

—  Друг? — поднял опять удивленно брови генерал. — Кто ж это такой у тебя друг, что мог пожертвовать тебе деньги такие?

«Делать нечего, придется, видно, говорить все, иначе он от меня не отстанет, — подумал Данила Петрович. — Будь что будет, а надо говорить».

—  Степан Иванович мне одолжил, ваше превосходительтво, — отвечает он Мальцеву.

—  Понизов? — снова удивляется Мальцев.

—  Так точно, он самый, ваше превосходительство.

—  Гм! Вот уж не ожидал, что у меня и стекловары наживаются. Что главные мои служащие на руку охулки не кладут, это мне давно известно, а вот чтобы и мелкая сошка вроде вас про запас деньжонки откладывала — этого я не предполагал, — говорит Мальцев. — Ну что ж, это и хорошо, я против этого ничего не имею. Сам живу и другим жить даю. И сколько же он тебе одолжил?

—  Две пятерочки, десять рублей.

—  И ты что ж, в один тигель обе пятерки и убухал? — продолжает допрос генерал.

—  Никак нет, ваше превосходительство. В тигель я опустил только одну пятерку. А другую я берег для другого разу, если бы с первой варкой у нас с Сенькою незадача получилась.

—  Та-а-ак! — многозначительно протянул Мальцев. — Значит, на один тигель в десять пудов шихты ты израсходовал золота только на пятерку одну, говоришь?

—  Так точно, ваше превосходительство, — отвечает Данила Петрович, не понимая еще, к чему клонит генерал.

—  А на стопудовый горшок, значит, надо полсотни рублей золотых?

—  Так точно, такая норма, выходит. Сенька мой, когда подглядывал, сколько Шульц в тот раз бросал, насчитал десять пятерок на одну варку. А он, Шульц-то, в тот день как раз в одном горшке варил свой рубин. Ну, а я уж, соответственно, на тигель одну пятерку положил, так как шихты в него я засыпал в десять раз меньше, чем Шульц в свои горшок.

—  Да разбойная же твоя душа! Да грабитель же ты этакий! Да я ж тебя, такой ты и разэтакий, сегодня же выгоню из Дятькова своего! — заорал Мальцев. — Ах, живодер же ты этакий! Я знал, что ты будешь облапошивать меня, но чтоб на такие куши, этого я не предполагал.

У Данилы Петровича с Сенькой и душа в пятки пошла: они подумали, что генерал на них орет.

—  Ваше превосходительство, да ведь, значит же, норма такая, меньше, видимо, и нельзя, — залепетал в страхе Данила Петрович. — Шульц точно такую же норму кладет.

—  Вот я ему и покажу эту «норму», Шульцу твоему, подлецу! Ты знаешь, на сколвко он меня облапошивал на каждом горшке, а? Ровно наполовину! Он на каждый горшок требовал золота на сто рублей, а, выходит, клал его в шихту наполовину меньше, другую половину себе в карман опускал. Жирный кусок прикарманивал он каждый раз, да еще я ему сто рублей в месяц плачу. Ну уж больше он у меня этим не попользуется, с сегодняшнего же дня я ему отставку учиню, сегодня же прикажу рассчитать ворюгу. А рубин будешь варить теперь ты со своим мальцом.