И вдруг Сеньку осенило, он сразу умолк.

«Постой, постой, — говорит он сам себе. — А ведь это же крыша составного цеха. И слуховое окно почти над самой лабораторией Шульца. Да кто ж мне мешает самому-то забраться туда, залезть на потолок да просверлить дырочку, прямо над столом немца, и глядеть, как он сыплет в посудину золото или монеты кладет? Ведь он же нипочем не догадается, что я за ним подсматриваю, что у него кто-то над головою сидит! Эх, дурень я, дурень! Рукавицы у меня за поясом, а я их шукаю. Вот же у нас с тятькою выход, да еще выход-то какой! Надо только так мне туда прошмыгнуть, чтоб никто и не заметил».

Сенька стремглав побежал обратно в гуту, к своей Горшковой печи, к тятьке своему. Конечно, тятьке пока не нужно всего говорить, а то он еще отговаривать его начнет, скажет, что из этого опять ничего путного не получится. А вот лобзик и буравчик он у него попросит. Ну и отпросится у него завтра на часок-другой, как раз на то время, когда они Шульцу помогают шихту с раствором смешивать. У тятьки есть разный инструмент. Данила Петрович, как и многие другие мастера, любит в свободную минутку иногда дома смастерить что-нибудь: рамку для картинки какой, табуретку или еще что. И у него этих стамесок, рубанков, буравчиков, коловоротов, долоточек, пилочек и лобзиков и не перечтешь! Правда, он Сеньке не очень-то дает ими пользоваться — боится, как бы он их не изуродовал, но Сенька все же иной раз украдкой, а берет их и тоже кое-что мастерит.

—  Тять, можешь ты уважить просьбу мою одну, а? — говорит Сенька, подойдя к отцу.

—  Какую еще такую просьбу твою? — насторожился Данила Петрович.

—  Мне нужен лобзик и буравчик. И еще чтоб ты завтра отпустил меня часика на два, когда Шульц будет смесь свою составлять. А ты ему один будешь помогать в это время.

—  Да ты что это задумал? — еще более насторожился Данила Петрович.

—  Сейчас я тебе ничего не скажу, но если ты разрешишь мне все это, то считай, что секрет золотого рубина у нас в кармане, — говорит Сенька отцу.

—  В каком кармане? В дырявом? — горько усмехается Данила Петрович.

—  Нет, не в дырявом, а в самом крепком будет. Разреши, тять, после не пожалеешь, спасибо мне скажешь. Я, кажется, нашел выход, подобрал верные ключи к Жульцу.

—  Ох, парень, выйдут тебе боком эти ключи. Такой выход даст тебе немец, что ты волком взвоешь. Тебе, видно, мало того, что шишку он тебе подсадил да уши надрал, ты еще хочешь получить взбучку от него?

—  Не получу, будь спокоен, тять. Я все продумал. Только уважь ты эту просьбу мою в последний раз, — просит Сенька отца.

—  Ладно, я уважу твою просьбу. Но только и ты должен мне сказать, что надумал, иначе ты от меня ничего не получишь, — говорит ему на это Данила Петрович.

Сеньке и не хотелось говорить отцу о плане своем, а делать нечего, пришлось рассказать, иначе тятька ничего не Даст ему.

—  Да чудак же ты этакий, — говорит ему Данила Петрович, — как же ты все это проделаешь? Во- первых, как ты заберешься на крышу, да еще так, чтоб тебя и не заметил никто?

—  А по пожарной лестнице, вот как! И я уж подберу такой момент, когда во дворе не будет ни души, — говорит Сенька.

—  Ну хорошо, предположим, ты залез на крышу так, что тебя не видел никто. А дальше что? Тебе же надо сверлить и пилить? Над столом чтоб Шульца это пришлось?

—  Ну конечно же!

—  А стружка-то и опилки посыплются на стол? Шульц же заметит их?

—  Не заметит! Я их буду сдувать. И я еще не знаю, чем я буду дырку делать, лобзиком или буравчиком, там на деле видно будет. Я у тебя прошу и то и другое так, на всякий пожарный случай, может быть, я обойдусь чем-нибудь одним.

—  И все же не дело ты задумал, ничего из этой твоей затеи не выйдет, Сень, — вздыхает Данила Петрович.

—  Да ведь выхода у нас с тобою другого нет, тять! А пасха-то, считай, на носу! И генерал опять нас с тобою на конюшню спровадит...

Да, выхода у них другого не было.

—  Ну, смотри, Сень, ежели влопаешься, пеняй, брат, на себя, я тебя предупреждал, — вздохнул Данила Петрович.

—  Да не беспокойся ты, тять, и не волнуйся. Все будет в порядке.

«Ох и отчаянный он парень у меня! — думает Данила Петрович, глядя на сынишку. — И в кого он только уродился такой? Я в его годы трусишка был. Нет, ежели бы не порка, которой грозится генерал, ни за что бы я не дал сейчас ему согласия на это!»

А Сенька чуть приплясывать не начал. Ему уже казалось, что все сделано. И он ждал только завтрашнего дня, чтоб приступить к выполнению плана.

«Пришла беда — открывай ворота, за ней следом другая валит», — говорит русская пословица. Ее вспоминают тогда, когда человека преследуют всякие напасти, когда они сыплются на него как горох. Но у народа есть и иные пословицы, на другие случаи жизни, например вот эта: «Оно уж как повезет, так повезет, подставляй только шапку!» Так говорят тогда, когда у человека в делах лад и удача.

Вот и у Сеньки сегодня все пошло по этой поговорке.

Шульц сразу заметил, что Сеньки сегодня почему-то нет с отцом, и спросил у Данилы Петровича, где его сын.

—  Он немного приболел, попозже придет, — ответил ему Данила Петрович.

—  А, приболейт, — ухмыльнулся довольно Шульц. — Он может никогда не приходийт в мой лабораторий. Он жулик, мой не любит его!

Сенька тоже все это слышал. Он лежал на чердаке составного цеха, как раз над столом Шульца, и смотрел в щелочку, наблюдая за тем, что делает Шульц. На чердак Сенька пробрался не хуже Генерала, так быстро и ловко, что его ни одна душа не заметила. А дырочки он просверлил не одну, а целых три, буравчиком и лобзиком, и так удачно, прямо над столом Шульца. Смотри теперь сколько душе твоей угодно! Правда, часть стружек на стол Шульца все же просыпалась, как Сенька ни осторожничал, и Шульц стружку заметил, он даже подозрительно поглядел в потолок, но тут же и успокоился, проворчал себе в усы:

—  Маус... Маленький мышка.

Если бы Генрих Иоганн Шульц знал, какая это «мышка» нагоняла стружки на его стол и сидит сейчас у него над головой, наблюдает за ним! Не поздоровилось бы ей, «мышке» этой!

А в лаборатории дела шли обычным порядком. Когда Данила Петрович принес ведро с шихтой и высыпал ее в корыто — тут Сеньке опять повезло: сегодня Шульц приготовлял смесь только для одного горшка, — немец, как всегда, выставил его за дверь.

—  Форт! Форт! Раус! — скомандовал он Даниле Петровичу.

И Данила Петрович беспрекословно ему подчинился.

«Так! А теперь, брат Сенька, гляди в оба, не проморгай!» — говорит Сенька сам себе.

Шульц запер дверь лаборатории на ключ, подозрительно оглядел все углы лаборатории, заглянул даже под стол: не сидит ли этот сорванец и жулик Сенька опять там?

И Сенька, глядя сверху в щелочку, как внимательно обследует Шульц все закоулочки в своей лаборатории, догадался, кого он там высматривает.

«Не там ты меня, немец, ищешь, я вот где нахожусь», — усмехнулся Сенька.

Убедившись, что в лаборатории, кроме него самого, никого нет, Шульц приступил к самому главному — начал растворять золото в царской водке.

И тут Сеньке снова повезло! Шульц сегодня растворял не золотой песок, а монеты, и все монеты были одинаковые: маленькие золотые кружочки — пятерки. Шульц бросал их не спеша, одну за другой, помешивал стеклянной палочкой в посудине, куда падали монетки, а Сенька смотрел и считал.

—  Раз... Два... Три... Четыре... Пять... Шесть... Семь... Восемь... Девять... Десять! Так, ровно десять на один стопудовый горшок, — шепчет Сенька тихонечко. — Это мы запомним!

Шульц, закончив размешивание, открыл дверь, позвал Данилу Петровича и приказал ему смешивать шихту с раствором. Но теперь уж Сеньке смотреть больше было нечего — это он видел и перевидел. Он тихонько пополз к выходу, к слуховому окну, и осторожно начал спускаться по пожарной лестнице с крыши.