Но на этом фоне ясно и отчетливо вырисовывается совместное существование рядом двух совершенно разнородных по степени умственного развития и по характеру культуры племен, в течение веков производивших влияние и давление друг на друга.

Всматриваясь именно в эту сторону картины, прежде всего замечаешь поразительное влияние остяков, племени с несомненно низшей культурой, вырождающегося и вымирающего, на представителей великорусского племени. Это влияние чувствуется во всем – в одежде, пище, языке (остяцкие слова и обороты речи) и проч. Предки теперешнего русского населения, понятно, не носили на своей родине, в Европейской России, ни «кумыша», ни «пимов», не ели ни сырой, только что пойманной рыбы, ни хлеба, замешанного на вонючей ворвани; в их речи не слышалось «кумоха» (лихорадка) и т. п. Они, предки, принадлежали, то доказывается многими данными, к чистым представителям великорусского племени и несомненно принесли с собою в край довольно высокую и своеобразную, веками выработанную культуру, свои порядки и обычаи. Трехсотлетнее существование в далекой глуши, бок о бок с дикарями, дало себя знать: оно стерло очень и очень многое из того, что принесли с собою русские люди, за этот период их потомки обостячились, утратили, быть может, навсегда, наиболее характерные черты своей племенной физиономии; они, представители высшей культуры, не только не подняли остяков до своего уровня развития, но сами опустились почти до полудикого состояния инородца.

Предки современных сургутян, конечно, были знакомы с многими работами и ремеслами, о которых в настоящее время утратилось всякое представление. И случилось это не потому, чтобы потомки ушли далеко вперед и смотрели на эти работы как на низшую степень развития, уже пройденную ими, – нет: процесс шел как раз обратным путем. Приведем примеры.

Мы уже видели, что теперешний сургутянин не умеет распиливать бревна на доски и даже для этой более чем нехитрой работы приглашает к себе посторонних людей. Он едва-едва в состоянии кое-как оболванить топором кусок осины и придать ему форму чашки. Когда-то он, сургутянин, умел ткать полотна и сукна, чувствовал потребность в хороших грунтовых дорогах и ездил по ним, был знаком с употреблением телег и проч. Но все это было, когда он жил еще в Европейской России, теперь же ничего этого нет, и даже воспоминания не сохранилось о нем в народной памяти. Одной нашей знакомой прислали родственники из Томской губернии несколько фунтов нетрепаного льна, и все сургутские кумушки не в силах были ума приложить, что нужно сделать, чтобы из такого льна приготовить знакомую им кудель.

Так и спрятали лен до того счастливого времени, когда судьба занесет в Сургут какого-нибудь сведущего человека, который поделится с сургутянами своим знанием и вновь научит их делать то, что когда-то они и сами знали, да позабыли. Утративши потребность в грунтовых дорогах, они вместе с тем забыли, что такое телега и какое ее назначение, и до 80-го г., когда привезена была первая телега, и летом ездили на дровнях; теперь в городе уже четыре телеги. Когда мы уезжали из Сургута, нас многие знакомые просили прислать «то, на чем хлеб растет», т. е. хлебных колосьев. «Всю жизнь хлеб едим, – говорили они, – а не знаем, из чего он делается!» Можно было бы привести еще много примеров, но, думаем, и этих достаточно для подтверждения нашего положения, что сургутяне в культурном отношении пошли назад, в сторону остяков. В рассмотрение причин такого, во всяком случае печального, явления теперь мы не будем входить, нам нужно было только отметить факт влияния инородческой культуры на русскую.

Каково же было обратное влияние русских пришельцев на аборигенов страны – остяков? В чем выразилось их культурное влияние? Перебирая в уме все виденное нами, соединяя черты в одно целое, сопоставляя и сравнивая между собой факты, мы приходим к следующему, в высшей степени печальному выводу: все культурное влияние русских колонистов на инородцев состоит в том, что они привили остякам две страшные болезни – пьянство и сифилис. При самом искреннем и сильном желании подметить хоть малейшее доказательство иного влияния, нам не удалось это сделать. Культура остяков не только не повысилась, а даже понизилась со времени прихода русских: благодаря все увеличивающейся нищете, потребности суживались и сокращались, а вместе с тем упрощались и формы жизни остяков. Вообще, в смысле понятного культурного движения остяки не отстали от своих властителей. Рассмотренные выше жилища, пища, одежда остяков дают понятие, на какой низкой ступени стоят они в настоящее время; другие стороны их жизни только подтверждают это. Промысловые орудия остяка крайне грубы: охотится он чаще всего с луком, большим и малым, ружья, да и то кремневые, начинают входить в употребление только в последние 10–20 лет; канаты и веревки, употребляемые для неводов, до сих пор приготовляются из оленьих жил, корней кедра, моржовых и оленьих ремней; юрта освещается только огнем камелька, рыбий жир с этой целью употребляют лишь богачи и т. д.

В отношении промысловых орудий русский сургутянин недалеко ушел от остяка: позаимствовав у последнего невод, слопцы и проч., он не сделал в них никаких усовершенствований или изменений, за исключением разве пеньковых веревок и канатов в неводах; если он не охотится с луком, то не ушел и дальше кремневки (только некоторые горожане имеют пистонные ружья) и т. д.

Русский пришелец, перезабывши все, что знал когда-то, ничему не научил остяка, да и сам тоже ничему не научился за триста лет своей жизни в этом крае. Все знания, имеющиеся у него – звание тайги, зверя, птицы и проч., -все это выработано не им, а остяком и позаимствовано у последнего. Однородность промысловых снарядов, приемов охоты и т. п. убеждает нас в этом. Сам сургутянин ничего не придумал и не знает ничего такого, чего не знал бы полудикий остяк; живя среди тайги, он не умеет извлекать из нее иной пользы, кроме той, извлекать которую научили его остяки. В Сургутском крае, как рыболовном, потребляется большое количество смолы и дегтя, нужных для смоления лодок, снастей и т. п. При таком обилии леса гонка смолы и дегтя почти ничего не стоила бы населению, но никто из местных жителей не умеет гнать деготь, и рыбаки покупают, по рублю и дороже за ведро, привозной из Самарова, где этим занимаются крестьяне. И нельзя сказать, чтобы население не сознавало всей выгоды домашнего производства – сургутяне хорошо рассчитывают, но все дело разбивается об их невежество, лень и инертность. То же можно сказать и о различных поделках из дерева, выделке кожи и проч.

Сургутянин не умеет извлекать из окружающих условий всей возможной выгоды, не умеет и не хочет взяться ни за какое новое, незнакомое ему дело, каких бы барышей оно ни сулило, предпочитая за все, что не дается промыслами, платить громадные деньги, и в этом отношении он самый заскорузлый рутинер и консерватор.

(Тобольский Север глазами политических ссыльных XIX – начала XX в. / сост. Л. П. Рощевская и др. Екатеринбург. 1998. С. 95–100)

Пища крестьян XIX – начала XX века

Если сравнить питание здешнего крестьянина с питанием крестьян некоторых местностей России, например на Вятке, то придется признать, что в здешних местах питаются гораздо лучше. Обилие рыбы и мяса, достаточный запас молока дают возможность крестьянину питаться удовлетворительно, хотя есть немало жителей, которые питаются плохо.

Вот перечень предметов, употребляемых в пищу: мясо (говяжье преимущественно), рыба (чебак, налим, щука, окунь, ерш, реже – стерлядь), молоко пресное, кислое (варенец), простокваша, творог, масло коровье, сало животное, жир рыбий, масло постное, ячная и ржаная мука, просовая крупа, чай, водка, картофель, лук, репа, морковь, редька, капуста, огурцы (редкие овощи, мало их разводят), ягоды (брусника, морошка, черемуха; клюква, земляника, княжника и малина – продаются), грибы (грузди, еловики, синявки, масленники). Эти продукты в приготовленном или сыром виде и составляют незатейливый репертуар местных кушаний.