Бурный рост всех направлений урало-сибирского староверия пришелся на корец XIX – начало XX вв., когда в политике государства произошел поворот от репрессий к веротерпимости, получивший законодательное оформление после революций 1905 г. Теперь растущая старообрядческая буржуазия могла открыть легальные типографии для издания старообрядческих сочинений и необходимой богослужебной литературы: открывались школы для детей староверов, состоялось несколько старообрядческих съездов и т. д. В 1910 г. один из староверов-сибиряков назвал это время «серебряным веком для старообрядцев». Однако и в этот период было много противников включения староверия в цивилизацию Нового времени и на легальное положение в государстве. Они оставались верны традиционным взглядам на государство как власть, подчиненную Антихристу, и боялись, что легализовавшись, окажутся беззащитными, если опять начнутся репрессии. Поэтому леса Урала и Сибири по-прежнему были полны убежищ и скитов, продолжавших играть роль идейных центров староверия. В XIX в., как и в XVIII, нелегальные мигранты из Пермской, Оренбургской губернии и Зауралья направлялись в Западную (особенно в Томскую губернию) и в Восточную Сибирь.

(Зольникова Н. Д. Церковь и старообрядчество в XIX в. URL: http://www.sibheritage.nsc.ru)

Остяки и самоеды исповедуют религию, которая близко подходит к монотеизму, у отдельных же личностей переходит в деизм.

Остяки верят в существование высшего существа, которое они называют Торым. Торым один для всех веков, стран и народов. Это бесплотный дух, которому подчинены прочие второстепенные духи (кулль). По понятиям многих остяков, Торым мало вмешивается в мирские дела и совершенно бескорыстен; жертв приносить ему не надо; они нужны только низшим духам – куллям. Но это воззрение, очевидно, новейшей формации, так как, судя по обрядам, видно, что и Торым требует жертв. Так, при поминовении умершего ставится три блюда: одно – покойнику, другое – водяному духу (йинг кулль), а третье – Торыму.

Непосредственное ближайшее участие в жизни людей принимают кулли. Их призывает шаман в случае болезни остяка, тяжелых родов, пропажи какой-нибудь вещи и т. п.

Кулли всегда требуют жертв, и остяки всегда удовлетворяют их: закалывают оленей на священных местах и тут же сами съедают. Рога вешают на ветвях священного дерева, тут же привешивают и разные тесемочки. На поминках остяки ставят богам вареную рыбу и чашку чая. Любопытно, что чай ставят только куллям, но не Торыму. Торым, очевидно, брезгует такими новшествами, как чай. Богам ставят и водку. К сожалению, я не могу сказать, как относится Торым к водке.

Кулли мало вмешиваются в человеческие дела, и лишь постольку, поскольку им это выгодно или касается их интересов.

Грехом считается только проступок против божества: святотатство, нарушение присяги. Нарушившего волю богов ждет от них наказание в виде неудачи в промысле, болезни и смерти.

От ожидаемого наказания остяк может откупиться, принеся жертву богу. Был случай, что остяк, стащивший что-то со священного места (чрезвычайно редкий случай), откупился, пожертвовав богу халат.

К числу грехов относятся также и некоторые нарушения нравственности.

Во всех остальных случаях боги не вмешиваются в людские дела. Убийство, кража, нанесение обид и т. п. грехом не считаются, хотя, конечно, осуждаются как преступление.

Вообще, боги предоставляют людям жить, как они хотят, лишь бы приносили им жертвы, не нарушали присяги, свято чтили священные места и т. п.

Остяки верят в загробный мир – патлам. Слово «патлам» собственно значит «тьма, темно». Патлам находится где-то на севере, поэтому остяки хоронят своих покойников ногами на север, чтобы «он как встанет, так и пошел бы прямо, куда ему следует». В патлам идут все без различия – и праведники, и грешники. Судя по остяцким похоронным обрядам, в патламе придется есть и пить, добывая пищу охотой и рыболовством. Для этого в гроб вместе с покойником кладут его одежду, ружье и прочие вещи.

Покойник может вернуться и блуждать вокруг своих близких в виде призрака. Остяки этого очень боятся и совершают разного рода обряды для предупреждения таких нежелательных визитов: обводят по краю гроба беличьим мехом и дуют в дверь юрты, чтобы изгнать дух покойного и т. п.

Но среди остяков есть много таких, которые отрицают загробный мир, а также и вмешательства богов в земные дела. «Когда я умру, – говорил один остяк, – то больше уже ничего не будет, сгнию, и все тут».

Шаманы заведуют своеобразным богослужением, как нельзя более подходящим к характеру остяка, лечат его от болезней и даже творят чудеса.

(Тобольский Север глазами политических ссыльных XIX – начала XX в. / сост. Л. П. Рощевская и др. Екатеринбург. 1998. С. 168–173)

В 1554 г. в послании к английскому королю Эдуарду VI ко всем своим царским титулам Иван IV Грозный присовокуплял: «повелитель Сибири». Что давало самодержцу право считать себя повелителем земель, о существовании коих на Руси и знал-то не всякий? Была ли то пустая похвальба царя или помышление, черпающее вдохновение в неукротимости норова? Ну выдавал желаемое за действительное монарх, кто ж упрекнет…

Банальная эрудиция дальше Строганова и Ермака в глубину истории, как правило, не заводит. Между тем все намного серьезнее. Еще Иван III в грамоте королю Чехии именуется среди прочего и «Югорским». (Кто не знает, Югра находится за Уралом.) А дедушка у Грозного кичливостью, как известно, не отличался. Скорее, рассудительного был нрава, хотя тоже крутого. Взял и покорил Новгород Великий…

Новгород в цепи упоминаний неслучаен. Дело в том, что его владения простирались над среднерусскими землями и шли до северных морей, а на востоке выходили за Урал. Новгород владел Северной Югорией – до того момента, как был разорен Москвой. Покорив Новгород, московские цари имели все основания считать те далекие земли своими. Хотя была и незадача: верхняя часть Югры не спешила в московское подданство.

Из летописей известно, что новгородцы в поисках ратной поживы ходили за Железные ворота (Уральские горы) еще в 1032 г. – за 115 лет до основания Москвы. Карамзин отмечал: «Россияне в XI веке уже бывали за хребтом гор Уральских».

Иван Щеглов, со ссылкой на историка Лерберга, писал: «По крайней мере с половины XIII в., если нельзя установить этого для времени более раннего, Югория уже была в числе новгородских волостей. Это видно из договорных грамот новгородцев со своими князьями, древнейшая из числа которых относится к 1264 г. В этой, равно как и в последующих грамотах 1270, 1306, 1326 и 1471 гг., исчисляются волости Новгородской республики, и в числе их всегда упоминается волость Югра».

При Иване III московские отряды тоже ходили за Камень многократно. Один из примеров – большой поход в лето 1483 г. до Искера (Сибири) и вниз по Иртышу к Оби. Покорение Среднеобья Москвой произошло за год до окончания XV в. Во главе пятитысячного войска из устюжан, двинян и вятичей туда ходил князь Семен Курбский с Петром Ушатым и Василием Заболоцким-Бражником: «…встретили с Одора на оленях Югорские князья, а от Ляпина шли воеводы на оленях, а рать на собаках. Ляпин взяли и поймали 33 города да взяли 1009 человек лучших людей, да 50 князей привели. Да Василий же Бражник взял 8 городов…»

Известно, что русские вели морскую торговлю с устьем Оби и даже Енисея. Оби из Архангельска достигали за месяц или того меньше. Считается, что в XVI в., в связи с ухудшившимися климатическими условиями, северная морская торговля прекратилась.

Так что титуловал монарх себя вполне адекватно. Не прошло и полгода после этого, как прибывшие в Москву послы сибирского князя Едигера поздравляли царя со взятием Казанского царства, просили взять их под свою руку и выразили готовность платить дань. Такая готовность покориться Москве объясняется тем, что сибирские ханы находились в зависимости от казанских и, следовательно, уступали эту зависимость более могущественному повелителю.