…Да, Вдовин поддержал радиационную очистку, дал ей зеленую улицу, можно было только радоваться его помощи…

Но затем появилось и объяснение этой поддержки. Вдовин тут выступал в качестве промежуточного звена, главная поддержка исходила из неожиданного источника — от Свирепого: ему требовалось показать, что он радеет за Яконур. Существо дела Свирского не заинтересовало, важен был только сам факт: он поддерживает яконурскую тематику; и уж этому факту надлежало быть широко известным… Таким образом, и очистка оказалась включена в чью-то игру; и выходило, что Герасим помогает Свирскому, работа Герасима оборачивалась против Яконура…

Он вернулся к этому миру со многим, что сделалось ему очень дорого; и стоило только признать, что что бы то ни было важнее этого, хоть на один час и хоть в каком-нибудь одном, исключительном случае, как обнаруживалось, что нет поступка, который нельзя было бы совершать без чувства вины, не считая себя виноватым! Он вернулся к этому миру со многим, что стало ему очень дорого, и каждое прикосновение вдовинского мира было губительно, все делалось отравленным… стоками, производимыми, непрерывно, дни и ночи…

Все чаще Герасим вспоминал одно и то же… Вольный, упругий, сильный, плоты, бывало, раскалывал играючи, стремительный, молодой, прозрачный, густо-синий, поток низвергался с высоты мощным водопадом, светлея на лету. Внизу бушевал, бурлил, пенился, белый уже, непрозрачный, — обнаруживал, что нет здесь ему простора, менялся цветом; втянули его сюда, заманили; бился внизу в ловушке, терял энергию, уходил из него свет. Исчезал в трубе, выкрашенной голубой краской; водопад оказывался в водоводе. Выходил поток — усталый, вялый, грязный… обессиленный, отжатый… едва дышал, искусственно взбадриваемый. Его приводили потрудиться на доброе дело, для людей… И сколько, же разных рек и ручейков перерабатывал комбинат в стоки…

Сходился ли баланс?

Впрочем, все это — он хорошо знал — можно было повернуть иначе! Все повернуть и покатить в обратную сторону! Это зависело только от него.

Цена, которую он платил за нынешнюю свою успешность, не была чрезмерной, ее устанавливали единые правила для всех участников, и, приняв эти правила, он брал на себя не слишком приятные, но вполне обычные в своей группе обязательства, так что можно наплевать и забыть; соответствующие методы здесь необходимы и также объективно обусловлены, и с оскорбительностью их можно поступить аналогично — наплевать и забыть; механическое упрощение внутренней жизни, если учесть сопутствующие явления, выглядело как эффективная адаптация к специфике деятельности, своего рода защитная реакция нервной системы, словом, и об этом можно не думать, наплевать и забыть; в отношениях со Вдовиным не следовало давать волю эмоциям, куда целесообразнее установить такой порог чувствительности, чтобы не позволять себе ощущать ни проявлений недоверия и власти, ни ограниченности и неэквивалентности нынешнего их союза, ни колебаний собственной ценности, — сделать вид, будто принимаешь новые предлагаемые тебе условия, и, четко выстраивая тактику, по возможности незаметно поворачивать события в нужную сторону, а что касается тонких душевных движений — наплевать и забыть; то, что его удачи в работе по модели используются против Снегирева, а работа по очистке — для выгод Свирского, — задуманное к пользе начало служить недобру, — можно отнести на счет издержек, коих нигде не избежишь, какое ему до них дело, до Снегирева, до Свирского ли, — наплевать и забыть; на опасения, которые вызывали в нем отбрасывание последних ограничений в своих действиях и необратимость изменений, — реагировать таким же образом, наплевать и забыть; уход Валеры обратить против Валеры, его результаты использовать, а там — наплевать и забыть…

Что-то перетерпеть, что-то не принимать во внимание, кем-то прикинуться, где-то обмануть себя и где-то других, чем-то пожертвовать, кого-то продать… Наплевать и забыть, наплевать и забыть. И снова его концепция, его схема, а с ними его прежнее понимание себя, прежний взгляд на мир, его место в мире — обретут устойчивость.

И — можно идти дальше. Только не смотреть по сторонам. И не оборачиваться.

Был и такой вариант решения…

Одно-единственное событие! И сразу — разлад. Он стоял у черты…

Огляделся.

Парни в белых халатах, белых пилотках и колпаках. Узкие высокие окна, закрытые стеклоблоками. Кран под потолком…

Внизу, под ногами, за шестиметровым слоем воды, — реактор.

Герасим опустил глаза…

И у самых ног своих — сквозь плекс, сквозь толщу воды — увидел свечение в глубине.

Голубое сияние! То самое…

При нынешнем освещении оно казалось бледным, слабее, чем в кобальтовом колодце. Но это было то самое сияние. Снова оно светило ему, светило сегодня неярко, но было ровным, устойчивым… То самое, что заставило его резко затормозить тогда утром, — первая остановка! Опять оно светило ему. У черты, где находился он сейчас… Остановка?

Оно горело внизу спокойно, приветно, обнадеживающе, это его заветное сияние, всегда его завораживавшее; благодатное в его жизни, оно возвращало его к дням перемен, планов, добра и любви; оно не угасало никогда и сопровождало его постоянно, не могло погаснуть или покинуть его, оно было с ним и сегодня, и эти лучи снова озаряли его путь своим неземным светом, своей звездной силой…

Так что же?..

Вдруг улыбнулся. Наклонился. Что, что?.. Склонился еще ниже.

У носков его ботинок, на поверхности воды, посреди едва заметных пузырьков — проплывал комар. Сибирский реактор!..

Герасим выпрямился. Шагнул вдоль перил. Отыскал глазами Грача.

Поднял руку и обнаружил, что держит в ней Валерин отчет.

Махнул Грачу отчетом, крикнул:

— Полетишь со мной!

Убрать, все убрать!

Выбросить, повторяла Ольга, спрятать, отослать ему — как угодно. Только чтобы не видеть, чтоб не попадалось на глаза… никогда больше…

Затеяла навести порядок! Думала, это занятие, женское, обыкновенное, привычное, поможет ей успокоиться, вернуть себе форму; думала: все по местам, все как следует, на все блеск — и начну новую жизнь.

Затеяла!.. Думала!..

Ее квартира предавала ее.

Нельзя было сделать шагу! Повсюду Ольга натыкалась на что-нибудь.

Пока жила будто в оцепенении, не видя ничего вокруг, ни на что не обращая внимания, предоставляя квартире зарастать пылью — все это находилось где-то вовне, за границами ее восприятия, словно не существовало. Теперь заговорило, закричало, замахало из каждого угла! Смотрело на нее во все глаза! Звало! Притягивало! И не отпускало!

Убрать, все убрать. Выбросить, спрятать, отослать.

Как обрадовались! Обступили! Хоровод водят! Не выпускают! Думают, не сможет вырваться!

Все, с чём она запретила себе встречаться, о чем запретила вспоминать, что видеть запретила себе…

Открыла окна, чтобы сквозняк.

Пошла по квартире.

Собирала.

Шагу не ступишь!

Книга на полке, которой раньше не было…

Книга на столе, ее старая книга, она была и до него; почему не на месте? Его закладка… еще одна… Что он там отмечал?.. Нет, нет, этого только недоставало…

Его карандаш, она никогда такими не пишет… Покатился, упал! Это к чему?.. Нет, нет…

Хватит.

Приготовила на вечер новые простыни, которые ни разу, еще не стелила. Сменила наволочку… Ну сколько еще будет она ложиться головой в другую сторону?.. Нет, нет… Надо кончать со всем этим…

Сбежала в кухню.

Кедровая ветка в бутылке от вина…

Сахар в сахарнице — комочками, бруснику ему прямо туда насыпала, кормила с ложечки, смеялись оба…

На холодильнике сантиметр и бумажка, свитер собиралась вязать ему к зиме… Будто так не знала его размеры… Обнять лишний был повод…

Нет, нет, нет!

Хватит… Хватит…

Рванула ручку, как стоп-кран, распахнула дверцу. Его любимый сыр, с большими дырками; совсем высох… Курица, для него покупала…