Кудрявцев откашлялся, взял в руки свои бумаги. Совещание продолжалось.

— Сначала вкратце о природных особенностях Яконура. По нашему мнению, безусловно, следует согласиться с предложением многих научных, общественных и государственных организаций и учреждений о необходимости охраны озера и прилегающей в нему территории…

Кудрявцев перегнул страницу, и Ольга прочла отпечатанный на машинке заголовок: «В экспертную комиссию… Заключение о вероятном влиянии сточных вод Усть-Караканского комбината на органический мир и рыбные запасы Яконура…» Там же красным карандашом: «Техотдел. Изучить. Ознакомить ИТР. Вечно хранить в делах». И знакомый росчерк Шатохина.

— Теперь немного из нашего опыта исследований загрязнения водоемов существующими предприятиями такого рода. Целые реки, озера и даже заливы превращены в мертвые зоны…

Ольга и Савчук переглянулись. Кажется, они недооценивали Кудрявцева.

— Перехожу к особенностям Усть-Караканского комбината. То, что говорилось выше, основано на изучении предприятий старого типа, имеющих низкий технический уровень…

Вот как, подумала Ольга. Здесь должен быть поворот… Да, пожалуй, недооценивали!

— Проблема Яконура требует не предвзятой точки зрения, а трезвой оценки состава сточных вод комбината…

Ясно, кивнула Ольга Савчуку. Потому и «вечно хранить».

— Сделан детальный расчет минерального содержания стоков. Судя по этому расчету, ни концентрация солей, ни их состав не будут никакой угрозой для водной флоры и фауны…

— Расчет! — вставил Шатохин.

— Расчет… — сказал Савчук.

Свирский:

— Прошу, товарищи, не перебивайте.

— Приведенные соображения позволили нам заключить, что очищенные сточные воды комбината не токсичны, их вполне можно спускать в Яконур. При соблюдении установленных норм и режимов это не вызовет вредных последствий для органической жизни озера…

— Вы берете на себя всю ответственность, — предупредил Ревякин.

— Необходимо, разумеется, вести систематические наблюдения. Они будут сигнализировать о возможных изменениях в Яконуре.

Савчук развел руками.

— Примите мои поздравления, коллега!

— Значит, берете? — спросил Яснов.

Кудрявцев поднял глаза от бумаг:

— В заключение хочу добавить, что убежден в правильности известной формулы: природа не храм, а мастерская…

— Спасибо за содержательное сообщение, — сказал Свирский.

— Еще два слова, если можно…

— Пожалуйста, конечно.

Ольга вздохнула.

— И еще два!

— Можно утверждать, что небольшое привнесение органических веществ в бедную ими яконурскую воду…

Ольга напряглась.

Что, что?

Бедную… так…

— …Привнесение веществ в бедную ими яконурскую воду будет полезным для повышения биологической продуктивности озера…

Это еще для чего? Да! Зачем он это, зачем?

ИЗ ТЕТРАДЕЙ ЯКОВА ФОМИЧА. «Полагают, что возраст человечества равен примерно 600 000 лет; представим себе движение человечества в виде марафонского бега на 60 километров, который, где-то начинаясь, идет по направлению к центру одного из наших городов, как к финишу. Большая часть 60-километрового расстояния пролегает по весьма трудному пути… только в самом конце, на 58—59-м километре бега, мы находим, наряду с первым орудием, пещерные рисунки как первые признаки культуры, и только на последнем километре пути появляется все больше признаков земледелия. За двести метров до финиша дорога, покрытая каменными плитами, ведет мимо римских укреплений. За сто метров наших бегунов обступают средневековые городские строения… Осталось только десять метров. Они начинаются при свете факелов и скудном освещении масляных ламп… При броске на последних пяти метрах происходит ошеломляющее чудо: свет заливает ночную дорогу, повозки без тяглового скота мчатся мимо, машины шумят в воздухе, и пораженный бегун ослеплен светом фото- и телекорреспондентов… (Г. Эйхельберг)».

Вдовин не мог возразить. Старик настаивал. Старик позвонил и сразу заговорил требовательно, безапелляционно, он принял решение и теперь настаивал на нем. Стариковская манера… А у Вдовина не было никакой возможности возразить, никакой!

Он понимал, все эти месяцы понимал, что делает, что означают его поступки! Но не мог поступить иначе. Гнев на Герасима, на всех, кто отказывался быть с ним; тактические соображения, — ни единой мелочи не допустить, которая способна помешать его планам; все соединилось, чувства определяли логику, а рациональные доводы становились для него страстью…

Начал Старик с вопросов; Вдовин осторожно ответил, что разделяет его беспокойство, понял: у Старика есть какие-то основания для разговора, есть, видимо, и замысел. И стал уже говорить, что сам собирается взять над ребятами шефство; поворот сложный, опасный, но рано или поздно надо было на него решиться, без согласия Старика тут нельзя, обойти его невозможно, поскольку дело касается Элэл. Старик перебил Вдовина, назвал разрыв с Яковом Фомичом грубой ошибкой и потребовал, чтобы Вдовин вернул Якова Фомича. Голос в трубке был громкий, металлический. Вдовин переложил ее из одной руки в другую, приставил к левому уху. Долго же ползут до столицы слухи; но все-таки доходят… Взял в правую руку карандаш. Вернуть!.. Придвинул ладонью лист бумаги. Это было еще не все. Слушал, рисовал на бумаге каракули. Старик требовал, чтобы Вдовин пригласил Якова Фомича на должность заместителя директора!..

Притом ничего, что можно оспаривать, ничего, казалось бы, неприемлемого. Идея Старика была вполне обыкновенная: два зама, Вдовин по своей тематике, Яков Фомич по тематике Элэл, — нормальная структура.

Ответил единственно возможным образом. Обещал поговорить с Яковом Фомичом…

Сидел потом, откинувшись в кресле, продолжал рисовать каракули. Что ж, теперь, после всего, что произошло… предложить ему разделить с тобой руководство институтом?

Снова накатилось то самое, из детства, с его обидами, непризнанием… Пусть шло все еще негладко, но в целом — туда, куда нужно, куда он направлял ход событий. Оставалось, может, не так много еще подталкивать, не так долго ждать… Снова его ни во что не ставили, снова отодвигали назад, напоминали, что он не заслуживает того и этого, снова лишали главного, на что он рассчитывал… И опять — Старик. И тогда он сделал так, что Элэл обошел Вдовина: из своей лаборатории в университетском сортире, из неудачников — в директора, в академики! Да Элэл и не думал, ему и не нужно было… Этот старец, и этот мямля, да еще этот их неряха и трепло, — разве могли они знать, что творилось в его душе тогда, что делается теперь?

Вдовин заказал разговор со Свирским.

Герасим не знал, с чего начать. Про погоду говорил… Наконец он решился.

— Михалыч, есть такая вещь, которую я хочу сказать тебе, пока мы вдвоем…

Вздохнул. Ничего себе получилось начало!

— Твой метод, кажется, действительно то самое, чего не хватает для модели…

Он, он должен первым сделать модель!

— Но частично, ты знаешь, я пересекаюсь с Захаром, с его тематикой.

Короче, короче! Зануда.

— Не понимаю, — сказал Михалыч.

Герасим помолчал. Ох и длинный же въезд!

— Ну так что? — сказал Михалыч.

— Видишь ли, получается сложное положение. Захар, как тебе известно, считает, что ни к чему эта спешка, грубая игра в модели, — надо копить данные…

Ближе к делу, ты!

— А я выступаю в роли человека, который хочет использовать твой метод, материалы Захара и так далее, чтобы построить свою модель…

— Ничего особенного, — сказал Михалыч. — Бывает. Ни Захару, ни тебе не возбраняются такие попытки.

— Но ты забываешь, что есть еще один момент… Ну, то самое… Ты же знаешь…

Проблема: как назвать, не называя?

— Нет, — сказал Михалыч, — не знаю.

— Ну, что ли, отношение ко мне… Из-за Вдовина… И вообще… Сразу все возводится в черт знает какую степень…