Лена стояла над телефоном, прижав ладони к щекам…
Пальцы у нее красноватые, немолодые, успели уже загрубеть. Между ними видны морщины у глаз, на висках. Это в последнее время у нее стало привычкой держать ладони вот так, на лице, — согревать его. Да, она рано постарела. Она и не была, впрочем, красавицей. А потом ведь заботы о муже. Да она и не думала, как она выглядит. Главным в ее жизни был Яков Фомич. Все, что касалось ее самой, не имело никакого значения. Второй десяток лет она была заворожена Яковом Фомичом.
Она восторгалась мужем, переживала за него, гордилась им, для нее было радостью следовать ему слепо во всем, она уставала от этого, она была измучена постоянным поклонением своему мужу… Она чертила ему графики, варила обеды, стирала рубашки, вела его переписку; она сделалась неотъемлемой от него, частью его…
Вдруг Лена спохватывалась и всю свою энергию переносила на себя; ненадолго. Ладно, как выглядит, так и выглядит. Ладно, как была переводчицей средней квалификации, так и осталась. Ладно. Зато, она знала, — она необходима Якову Фомичу.
Детей у них не было, да тут уж ничего не поделаешь, и она с годами научилась загонять эту мысль поглубже, привыкла. Просто надо принять это, как сложилось… Зато у нее есть Яков Фомич.
Таким было ее счастье. В этом была ее жизнь. Что нужно для счастья женщине? Она гордилась тем, как сложилась ее судьба, и знала, что ей завидуют. Вот такое ее счастье, а не иное, и никакого, никакого иного ей не надо. Она понимала, что для Якова Фомича главное — его работа. Хорошо, она поможет ему в работе. Для нее главное — вот это ее счастье. Нет. Их счастье. Конечно!
Она казалась утомленной и нервной; и была такой. Она чувствовала себя благополучной и счастливой; и была и такой.
Вернулся Герасим поздно, в лаборатории уже никого не было. Сел за стол, начал разбирать бумаги.
Так! Пакет от Надин. Мама уехала, с большим трудом нашли няню (те же проблемы), чтобы полететь в Канаду, два месяца читала лекции в Монреальском университете… Набросала систему зависимостей, удалось продвинуться, но нет экспериментальных данных…
Просмотрел оттиск. Ладно… Это известно… Ладно… А это зачем?.. Ах, вот как… Забавно… Совсем здорово… Хорошо, хорошо… Теперь понятно, куда пойдет… Так и есть… Но одно с другим теперь не вяжется!.. Что это?.. Откуда?.. Ага!.. Вот это да, вот так Надин… Просто блеск!
Сложил листы.
Да, отлично!
Будь у нее экспериментальные данные, она бы уже могла делать модель.
Еще посмотрел статью. На обычном месте — обычная ссылка на Морисона…
Как обстоят сейчас дела у Морисона? Где он, в какой точке? Темнит. После его зимней удачи все ждут от него известия о том, что он построил модель… Морисон! То он тянет с опубликованием результатов, то вдруг — нечто совершенно сырое… Никогда не знаешь, что там у него.
И Снегирев на подходе к модели, у него реальные шансы выдать модель, у Снегирева…
Кто будет первым?
Коллеги, конкуренты…
Вроде немного уже осталось, вот-вот будет она, почти все для нее подготовлено, только чуть еще не хватает идей да чуть — эмпирики, и вот-вот произойдет то, что давно уже всюду ожидается.
Сотрудничество, соперничество…
Они — основа механизма науки, они повышают вероятность решения проблем — как новых связей идей…
Знаем!
От них трясет тебя и лихорадит, азарт переходит в бессонницу, стенокардию и далее. Из-за них работают круглые сутки, завидуют, ссорятся, остаются навсегда обиженными…
Вот-вот произойдет!
Может, уже произошло?
Только почта еще не принесла письмо от Надин, или Морисон решил сначала отметить очередной успех, или Снегирев отложил свой победный звонок до завтрашнего утра?
Герасим занимался механизмом химических реакций; попробую — наверное, пора — рассказать.
Какие частицы принимают участие в реакциях? На каких стадиях они образуются, как накапливаются и гибнут? Что может этому способствовать, а что мешать?..
Знать это необходимо для плазмохимии, лазерной техники, биосинтеза, аккумуляции солнечной энергии, химии верхних слоев атмосферы, термояда, катализа, космохимии…
А Усть-Караканский комбинат? Сотни, тысячи тонн металла, железобетона; множество людей у огромных установок; реакционную смесь разогревают, процессы идут при больших температурах, молекулы с высокими энергиями сталкиваются, дробятся на куски, затем осколки собираются снова, в других сочетаниях, получается пестрый набор разных веществ; в окружении многих ненужных есть один-единственный продукт, ради которого все делалось, — он присутствует там в малых количествах среди прочих, его предстоит еще извлечь из сложной смеси, выделить в сколько-нибудь чистом виде… Как проще, эффективнее, дешевле? Никому пока не известно. Не знает современная химия, как сделать иначе. Иначе умеет природа, она при температуре в тридцать семь градусов осуществляет такие разложения и синтезы, о которых химикам только мечтать!..
Постепенно складывалась теория, появлялись методы, разрабатывалась аппаратура. Древо было Старика, ветвь — Элэл. Герасим был, если продолжать пользоваться такой терминологией, ростком этой ветви. Работа его заключалась в том, чтобы построить модель, — нет, не то!.. моделировать механизм, — нет, еще слишком широко получается у меня и безответственно!.. моделировать некоторые механизмы, — нет, не так прямо!.. искать пути к моделированию, — осторожнее!.. пытаться искать пути к моделированию некоторых механизмов, — вот, пожалуй, сносно, — некоторых (опять-таки) процессов, которые идут в веществе под действием радиации.
Итак: Морисон, Снегирев, Надин…
У Герасима не было преимуществ перед ними.
Возможно, и кто-то еще что-нибудь готовит… Выложит неожиданно. Бывает.
Модель надо сделать первым, ничто иное просто не имеет смысла; едва она будет сделана, как всей этой гонке конец, здесь нет других почетных мест, вторых или третьих; сейчас есть равные участники на дистанции, потом будет первый, а прочие останутся при своих интересах…
Герасим отложил пакет.
Что там дальше?
«Виды ионизирующих излучений… Понятие о предельно допустимых дозах излучения…» Раскрыл инструкцию, листал. «Единицы измерения активности…» Это — для кобальта. «Требования к помещению, в котором производится работа с радиоактивными веществами…»
Услышал шаги в коридоре. Поднял голову.
Дверь открылась; вошел Вдовин.
— Вот он где скрывается! Привет, привет!.. Да сиди ты!
Присел на край стола.
— Что это у тебя? Ну, до кобальта еще знаешь сколько… Это дело десятой важности!
Герасим стал рассказывать о конференции.
— Да, да… Пустяк, а приятно… До чего ж славно почувствовать себя величиной, а? Ну, ладно, ладно… Понимаю…
Вдовин соскочил на пол, прошагал от стены до стены. Остановился у окна.
— Вот что, есть разговор… Да, совсем забыл! Там на тебя бумаги к симпозиуму, я подписал. Так что твои дела в порядке… Ну, так вот я о чем хотел с тобой условиться…
Герасим поднялся, подошел.
— Нет, давай лучше туда!
Отошли от окна, сели рядом на высокие трехногие табуреты у лабораторного стола.
Вдовин взял со стола пробирку, повертел в руках.
Герасим ждал.
Вдовин бросил пробирку, повернулся к столу, положил на него локти; теперь он сидел боком к Герасиму.
— У тебя, кажется, были какие-то интересы в отделе Элэл? Я всегда смотрел на это, как на твое личное дело, ты знаешь. Каждый волен сам искать себе хомут на шею… Не объясняй, ни к чему, я же сказал… Теперь ситуация изменилась. Сам понимаешь. И ты должен отнестись к ней ответственно. Увидеть свое место в новой ситуации… Короче, у отдела сейчас положение не блестящее. Элэл не скоро сможет вернуться к работе. Даже если бы его выписали завтра. Надо помочь ребятам… Да, знаю, что ребята хорошие, знаю! Но чем больше хороших… Ну уж это предоставь мне…
Вдовин повернулся к Герасиму, положил ладонь на его руку.