— Кто?

— Оставим эту тему, пожалуйста. Ты же был на «совещании» в Берлине. Можно что-нибудь предпринять против Берлингуэра?

— Это движение так называемых еврокоммунистов мне нравится. Это же наша лучшая пропаганда.

— Нет, сейчас, после смерти Мао, все будет сильно меняться, и не в нашу пользу.

— Ты для этого меня вызвал?

— Нет. У меня был Рамон после прилета в Москву. Обмен с Олгаковым прошел безупречно. Теперь нужно сделать третий ход. Я тебе сейчас все объясню. Когда в марте будущего года завершится третья фаза, настанет твой звездный час, Ханнес. Я вызвал тебя сюда на случай, если что-нибудь сорвется.

За окном наступила ночь.

Фонари погасли внезапно. На какой-то момент Петру Добрунеку показалось, что он в полном одиночестве стоит в кромешной темноте. Но одновременно со звуками запевшей вдруг маленькой флейты и треском и буханьем барабанов вспыхнуло множество фонариков, рассекавших тьму и выстраивавшихся в колонны. Как только началось шествие, толпы народа, так же как и Добрунек замершие на время в темноте, вдруг задвигались и покатились вверх и вниз по улочкам, словно морские волны, готовые поглотить Добрунека.

Базель, 4 часа утра понедельника 28 февраля 1977 года. Традиционное шуточное шествие, которым базельцы открывали свой ежегодный карнавал, как всегда, привлекло сюда тысячи швейцарских и зарубежных туристов. В 4 часа утра электрический свет в городе разом выключался, и только свечи и электрические фонарики освещали карнавальное шествие и лица толпящихся вокруг людей. Толпы зрителей постоянно перетекали с места не место, пристраивались к отдельным «цеховым» процессиям, которые с трудом протискивались сквозь гомонящее, смеющееся людское море. Жизнь города вышла из обычной колеи. Под треск барабанов и пронзительные звуки флейт, рожков и труб люди, свечи, фонарики смешивались в одну движущуюся массу без ног и головы.

Толпа подхватила Добрунека. Бесцельно брел он, подхваченный людским потоком. И мечтал только об одном — скорее бы наступил день, и тогда он сможет освободиться от груза. Замысел был несложен: человек с большим фотокофром в такой день меньше всего бросится в глаза и вполне спокойно сможет передать его содержимое, согласно договоренности, в условленном месте. Фотовспышки, сверкающие здесь и там и освещающие красочное зрелище, подтверждали — человек с фотокофром на ремне смотрелся абсолютно естественно. Вот только Добрунек ощущал себя, как угодно, только не естественно. Он не знал, что в кофре и не хотел знать. Он был всего лишь мелким служащим в югославском консульстве. Обычная канцелярская работа — сортировать прочитанную корреспонденцию, отвечать на несложные запросы соотечественников, но никак не выполнять обязанности курьера — да еще при таких странных и, как ему казалось, сомнительных обстоятельствах. Ему даже выдали, в целях безопасности, оружие. Это и вызвало у него тревогу, так как он знал, что курьеры никогда не носят оружия. Почему вдруг ему выдали? От задания он тоже не мог отказаться — хотя сделал бы это с большим удовольствием, — приказ, в конце концов, есть приказ. Но таскаться с пистолетом ему не очень хотелось. Он видел в этом прямой вызов судьбе и, в нарушение приказа, спрятал пистолет в ящике своего письменного стола. Мятое полупальто, совсем не спасавшее от холода, и бесформенная фетровая шляпа должны были, по мнению руководства, придать ему вид беззаботного туриста. Но фотокофр без аппарата в руках привлек бы к себе внимание. И посему ему всучили довольно дорогой фотоаппарат, что, по замыслу, окончательно формировало образ заядлого фотолюбителя. Добрунек никогда в жизни не держал в руках фотоаппарат, да и потребности такой никогда не испытывал. Он считал, что фотографировать самому — глупо. Фотографии знакомых были для него лишь неудачным их отражением. Фотографии незнакомых людей ему ничего не говорили. Пейзажи, которыми ему доводилось любоваться, не могли воспроизвести никакие фотографии, а фотографии мест, где он еще не бывал, вызвали лишь невыполнимое желание путешествовать. Да к тому же щелканье фотоаппаратом — слишком для него дорогое удовольствие. А вот настоящее, ничем не заменимое удовольствие доставлял ему его маленький садик, требовавший ухода, внимания и денег. А так как мама болела, то он испытывал сейчас определенные денежные затруднения. Скорее всего, это было известно и использовано, чтобы сделать его более послушным — пообещали большую премию в случае успеха. Поэтому, помимо выполнения приказа, он должен был сыграть роль и хорошо сыграть, как учили. Если это задание было таким важным, то почему его поручили именно ему? Ему ни разу не доводилось выступать в роли курьера. Кроме того, он считал, что он вообще не похож на туриста. Но, может быть, в такой сутолоке это действительно не бросалось в глаза?

Карнавальные костюмы для окружающих его людей были великолепным, красочным спектаклем, но у него не вызывали никаких эмоций. А мерцающие свечи навевали мрачные мысли. Он пытался их отогнать и думать о своем садике и о маме, которая, может быть, скоро выздоровеет.

Медленно начало светать. Пора было идти к месту встречи. Толпа начала редеть. Открылись первые кабачки, и из их распахнутых дверей на Добрунека веяло теплом и манящим запахом лука и сыра, смешанного с запахами горячего кофе и сигаретного дымка. Он проголодался. Если бы он отделался от своего кофра, то зашел бы в один из кабачков и с удовольствием съел бы луковую поджарку с бокалом вина, а потом заказал бы чашечку кофе. Эта заманчивая картина грядущего удовольствия окрылила его. Он торопливо поднялся по ступенькам улочки Келлергесхен. Навстречу попадались шумные компании людей с барабанами и духовыми инструментами. До полудня барабаня и дуя в трубы, они будут шататься по городу, пока во второй половине дня вновь не начнется костюмированное шествие. Он прошел мимо церкви Святого Петра, пересек ров и площадь с таким же названием и направился к университетской библиотеке. Здесь почти не было ни прохожих, ни гуляющих. И здесь Добрунека нагнала группа шутовски наряженных в костюмы в заплатах, в черно-белых масках.

Удар в спину был таким неожиданным, что он сразу упал. Пуля, пробив на входе позвоночник, при выходе разворотила грудную клетку. Он с трудом перевалился на бок. Шутовская группа, продолжая топать в такт и дуть в флейты, обтекала его.

Никто из случайных прохожих не обратил внимания на то, что происходит в центре группы. К Добрунеку наклонился человек с пистолетом с глушителем на стволе. Он забрал у умирающего кофр и прицелился Добрунеку в голову. За ту долю секунды, что Добрунеку осталось жить, он вдруг узнал его; несмотря на маску, прикрывающую лицо мужчины, он узнал его по стеклянному глазу, смотревшему из-под маски — как и четыре дня назад, во время того странного, немотивированного визита. Объектив фотоаппарата был направлен на убийцу, и Добрунек этим воспользовался. Выстрел раздался одновременно со щелчком фотоаппарата. И на этот раз никто и ничего не услышал и не заметил. Шутовская группа, замешкавшись на мгновение, снова бодро устремилась вперед, продолжая бить в барабан и дуть в трубы.

Добрунек, не сделавший в жизни ни одной фотографии, да и не смысливший в этом ничего, сделал перед смертью сенсационную фотографию: он снял собственного убийцу.

Но это ничего в корне не изменило: третья фаза операции провалилась.

МОСКВА, ИЮНЬ 1984‑ГО

«Лето в этом году позднее», — подумал Сергей Тальков, мчась в черном правительственном «ЗИЛе» по разделительной полосе от площади Дзержинского к Кремлю.

Его беседа с председателем Комитета государственной безопасности, как всегда, была неприятной. В просторном кабинете, больше напоминавшем зал, резиденции КГБ на Лубянке (так москвичи нежно называют желтое здание с неоготическим фасадом на площади Дзержинского) не было произнесено ни одного резкого слова. Но Тальков понял, что дни его сочтены. Владимир Сементов дал ему ясно понять, что его, Талькова, услуги в ближайшее время, видимо, будут больше не нужны. Это был нехороший знак, так как по должности Талькову изначально подчинялся и председатель КГБ — это была должность, о которой вряд ли кто-нибудь знал в Советском Союзе, не говоря уж о загранице. Но маленький, шестидесятилетний Сементов являл собой новую возросшую власть КГБ. В 1982 году, после смерти Великого Генерального секретаря партии, Генсеком стал бывший председатель КГБ. Но вскоре умер и он, и Сементов помог очередному ветерану подняться наверх и занять пост Генерального. Но и новый глава партии и государства был болен, и будущее представлялось неясным — за исключением одного: КГБ опять укреплял свою власть и подпиливал многие стулья, в том числе и стул, на котором сидел Тальков. Еще три года назад такое было немыслимо. Новая ситуация вынуждала Талькова действовать.