Когда он пытался днем позвонить Эдварду из Дюссельдорфского аэропорта, ему казалось, что он уже в какой-то мере пришел в себя. После нескольких долгих гудков ему ответили, но это был чужой человек, представившийся сотрудником полиции. Лишь после настойчивых просьб и многократных заверений в том, что он действительно брат Эдварда, ему в осторожных выражениях объяснили, что Эдвард попал в неприятную аварию и находится сейчас в больнице; большего ему, к сожалению, сказать не могут или не хотят. Во всяком случае, для него Эдвард ничего не передавал. Связь неожиданно прервалась, и он вдруг почувствовал ноющую боль в правой части груди. Ноги стали ватными, они не слушались его, когда он, спотыкаясь, выходил из телефонной будки. Он совсем забыл, что надо заплатить за разговор, его извинения были приняты с пониманием, весь вид его вызывал жалость, и его даже проводили до самолета. Он смутно помнил, что, кажется, дал служащим аэропорта свой домашний телефон; они хотели позвонить жене, чтобы она его встретила в лондонском аэропорту Хитроу.

Мысленно он перенесся в свой родной город Гэлуэй в устье реки Корриб. Он представил себе свою мать, Мери Джейн, на кухне их дома на Гэлуэй-бей, в ее розовом вязаном джемпере, представил, как она чистит картошку для супа. Он вспомнил весь тот уют, теплоту домашнего очага, хотя хорошо сознавал, что все это для него рухнуло, все это в далеком, невозвратимом прошлом.

Его брат Эдвард был старше на 16 лет и поэтому в его детских воспоминаниях как-то не отложился. Он даже не запомнил его свадьбу в 1947 году. Винсент, последний ребенок в семье, любимчик родителей. Даже со своими четырьмя сестрами он мало общался. Позже, после смерти отца, Эдвард стал опекать Винсента, и только тогда, летом 1957 года, они начали по-настоящему узнавать друг друга. С годами их отношения становились более тесными и близкими.

Известие о несчастном случае с братом было последней каплей, переполнившей чашу событий прошедших двух недель — как будто споткнувшемуся и уже падающему ударили вдобавок по голени — так, на всякий случай, чтобы наверняка не поднялся.

Страх, вновь охвативший его, был еще более кошмарным, чем раньше. Он не мог остановить колотившую его дрожь. Зубы его клацали от этой дрожи. Стюардесса, вызванная одним из соседей, пощупала его лоб, скороговоркой пробормотала что-то о высокой температуре и стала закутывать его в принесенное одеяло. Он ничего этого не замечал, не заметил и то, что она принесла ему стакан воды с растворенной в ней таблеткой аспирина. Он выпил воду послушно, как ребенок, а пустой стакан просто выпал у него из рук и покатился по полу. Единственное, что он ощущал, это страх, страх перед завтрашним днем и днем послезавтрашним — страх перед будущим.