Алекс побарабанил пальцами по жилету.

— Знаешь, Генри, я позволил событиям зайти так далеко, потому что думал, что это поможет тебе избавиться от чувства вины, — сказал он таким тоном, что Генри сразу понял, насколько сама идея существования такого чувства чужда Алексу. — Но, если ты будешь продолжать нести себя подобным образом, ты сделаешь из себя посмешище. Перестань ухаживать за ней.

— Я за ней не ухаживаю, — твердо сказал Генри.

— В таком случае, тебе не трудно будет убедить меня, что петухи несут яйца. Я видел, как ты на нее смотришь.

— Все мужчины так смотрят на нее. Она — красива.

— И когда-то была твоей. Не в этом ли все дело? Она была твоей, и ты ее потерял, а теперь она стала недостижима для тебя, поэтому ты из кожи вон лезешь?

— Заткнись, Алекс, — потребовал Генри далеко не так добродушно, как собирался. Алекс начинал действовать ему на нервы, возможно, потому, что бил не в бровь, а в глаз. — Если я не ошибаюсь, то именно ты пытаешься ухаживать за ней.

— Ты лучше меня знаешь, что я выступил с этой идеей только, чтобы понять твое отношение к ней. Похоже, Я уже получил ответ на свой вопрос.

— Ты совершенно безнравственный тип.

Алекс пожал плечами и улыбнулся.

— У меня есть еще один вопрос. Почему она ответила согласием на твое приглашение поехать в «Морской Утес»? Подумай об этом. Ведь она — женщина, на которой ты женился из меркантильных соображений и мгновенно развелся. Она должна ненавидеть тебя. Любая на ее месте испытывала бы к тебе только ненависть. Так нет, она охотно соглашается посмотреть на тот самый дом, который и стал причиной всех ее несчастий. Я нахожу это весьма странным.

— Я думал об этом. Но она согласилась только потому, что я сумел ее уговорить.

Алекс недоверчиво изогнул бровь.

— Неужели? — Его интонация красноречиво выразила сомнения в способностях друга убедить кого-либо в чем-то.

— Ладно, — нехотя признал Генри. — У нее могут быть скрытые мотивы для этой поездки. Ну, и каковы же они, на твой взгляд?

Алекс выпрямился в своем кресле.

— Деньги, мой дорогой друг. Посмотри вокруг — этот город помешан на деньгах, а у нее их не так уж много. И перспективы получить больше — ничтожны, если она не выйдет замуж, что в ее положении разведенной женщины вряд ли возможно. Не думаю, что ее устраивает содержание, которое ты назначил ей после развода.

— Мне казалось, что, во всяком случае, в этом вопросе я поступил с ней честно, — пожал плечами Генри и сам услышал сомнение в своем голосе. — Все равно, Энн не производит впечатления корыстного человека.

— Ты разрушил ее мир, Генри. С чего бы ей быть столь дружелюбной с тобой?

— Я не стал бы характеризовать отношение ко мне Энн как дружелюбное.

Алекс допил свой бренди одним глотком и посмотрел на Генри сквозь стекло бокала.

— Я еще не во всем разобрался, Генри, но эта девушка и ее подружка что-то замышляют. Поверь мне на слово.

Горничная так сильно стянула корсет, что Энн чуть не задохнулась.

— Прощу прощения, мадам, — весело щебетала девушка, — немножко перестаралась, пытаясь довести вашу талию до сорока восьми сантиметров.

Энн промолчала, но почувствовала внезапный укол страха. Неужели она начинает поправляться? Когда горничная вышла из комнаты, Энн подбежала к зеркалу и принялась внимательно рассматривать свое лицо. Не стало ли оно опять пухлым? Она резко опустила подбородок, прижав его к груди так, что под ним появилась складка кожи — ложный второй подбородок, напоминание о ее прежнем лице. С тем лицом она прожила почти всю свою жизнь. Иногда оно ей даже нравилось, и тогда Энн улыбалась своему отражению. Теперь оно вызывало у нее отвращение. Ни за что на свете она не хотела снова превратиться в ту толстуху, которая могла привлечь внимание разве что охотника за приданым. Она вспомнила слова своей матери, сказанные сразу же после того, как Генри попросил ее руки.

«Я так боялась за тебя, Энн, — призналась Франсин. — Ньюпорт, похоже, собрал всех мужчин Америки, интересующихся только тем, сколько денег они получат от будущей жены, а не ею самой. Но тебе удалось привлечь внимание такого человека, как мистер Оуэн, со всеми его миллионами… Должна признаться, я никак не ожидала для тебя такого брака. Даже не смела надеяться».

Тогда Энн казалось, что мать хвалит ее, и в глубине души она гордилась ее словами. Теперь воспоминания об этом вызвали у нее жгучий стыд. Как же одинока и наивна была она тогда, как отчаянно нуждалась пусть даже в намеке на похвалу со стороны матери! Она никогда не шла ни в какое сравнение со своими прелестными, удачно вышедшими замуж старшими сестрами, Теперь же, став «темным пятном» на репутации всей семьи, она стала красивой. Теперь она может выбрать любого мужчину, которого захочет. Любого — женатого или пользующегося дурной славой. Энн знала, что если она снова наберет все те килограммы, от которых ей удалось так неожиданно избавиться, предложения от мужчин, во множестве получаемые ею в последнее время, пусть даже и безнравственные, с ее точки зрения, моментально прекратятся. У нее хватало честности, чтобы признаться себе, что, несмотря на отвращение, которое вызывали у нее все эти предложения, она испытывала также и некоторое удовольствие. Впервые в своей жизни она чувствовала себя желанной.

Она продолжала изучать свое отражение, отыскивая мельчайшие признаки того, что она толстеет, холодея при этом от страха.

— Чем ты занимаешься? — спросила появившаяся в дверях Беатрис.

Энн резко обернулась.

— Я толстая? — требовательно спросила она. Снова повернувшись к зеркалу, она впилась взглядом в свое отражение, искаженное гримасой страха.

— Нет. А если бы и растолстела, то все равно осталась бы красивой.

— Ах, нет, Беа, пожалуйста. Я наивна, но не глупа.

Беатрис встала рядом с Энн.

— Я говорю совершенно серьезно, — решительным тоном произнесла она. — Признаю, что раньше ты была несколько излишне, гм… полной. Но сейчас ты вполне можешь позволить себе поправиться на пару килограммов. Мне кажется, ты теперь просто худышка, а мужчины не любят костлявых женщин.

Энн судорожно вздохнула.

— Я не хочу возвращаться к своему старому облику, не хочу быть толстушкой Энн!

— Ах, дорогая. Та Энн была тобой, моей лучшей подругой. Она была веселой и доброй, хотя, да, полненькой.

— Толстой. Ты должна признать, что сейчас я выгляжу лучше.

— Ну, конечно, лучше. Но это не значит, что если ты поправишься на пару килограмм, то сразу станешь…

— Безобразной.

— Ты никогда не была безобразной! — пылко возразила Беатрис.

— Люди не узнавали меня на балу у Ветмора. Ты сама говорила, что я стала другим человеком.

— В основном это произошло благодаря одежде и прическе. И потом, ты обрела уверенность в себе. Ты действительно стала другим человеком, Энн. Но это касается не только твоей внешности. Смогла бы ты войти в «Казино» два года назад, зная, что общество тебя отвергнет? Смогла бы ты подойти к мужчине, разбившему твое сердце, и заставить его поцеловать себя?

— Конечно, нет, — прозвучал неуверенный ответ, но Энн знала, что Беатрис права. Никогда уже не сможет она снова стать той застенчивой девушкой, которая вспыхивала румянцем от любого мужского взгляда. Та Энн погибла под обломками прошлого.

— Смогла бы прежняя Энн дать согласие на прогулку на яхте со своим бывшим мужем ради выполнения нашего коварного плана? — спросила Беатрис, смеясь.

Ослепительная улыбка вспыхнула на лице у Энн.

— Не смогла бы.

— Вот видишь! Даже если ты завтра проснешься толстой, как корова, ты все равно не сможешь стать прежней Энн.

Все еще улыбаясь, Энн все же снова повернулась к зеркалу и озабоченно похлопала себя подушечками пальцев по щекам.

— Так ты считаешь, что я не толстею?

Беатрис взглянула на стройную, прелестную Энн и, дурачась, покачала головой:

— Ты просто неприлично растолстела. Не смей ничего есть, по крайней мере, месяц. Ну, а сейчас — вперед, соблазнять Генри!