Накануне Нового — пятьдесят второго — года он получил открытку от Наташи, в которой она сообщала об этом.
Евгений Львович — Наташе, 31 декабря 51 г.: «Дорогая моя Натешенька, только что получил твое письмо и очень обрадовался. Время идет, мне уже порядочно лет, и то, что мы живем в разных городах, меня в последнее время тревожило и огорчало. Я чувствовал, что перебраться в Москву у меня не хватит решимости. А ты в этом году была очень занята, я тоже больше обычного, а ещё и переписка наша стала разлаживаться. Я все вспоминал тебя и Андрюшу, которого в летней суете не успел рассмотреть. И все собирался в Москву. А тут, под самый Новый год пришла твоя открытка, которая очень обрадовала меня.
Конечно, это нечто вроде закона природы, чтобы дети, выросши, жили своей жизнью, но мы с тобой были всю жизнь ещё и настоящими друзьями. И не всем законам природы следует подчиняться так уж покорно. И то, что у тебя своя жизнь, ещё не причина, чтобы нам отдаляться друг от друга. Верно я говорю? Мне тебя не хватает, и я рад, что ты переедешь в Ленинград. Рад и за Олега. ЗИН производил на меня всегда хорошее, здоровое впечатление. Словом — переезжайте…
Конечно, вероятно, будут у вас трудности, пока наладится здешняя жизнь. Но к осени, я надеюсь, все наладится. Летом можно жить на даче… Самое неприятное, конечно, — это перевод в новый ВУЗ. Нельзя ли тебе кончать его заочно? Ездить в Москву сдавать экзамены и отбывать практику? Узнай! А все остальное, мне кажется, в Ленинграде устроится просто.
Я эту зиму чувствовал себя неважно. Вдруг подпрыгнуло кровяное давление, чего ещё у меня не было. Теперь — опять приблизилось к норме…
У меня такое чувство, что ты за что-то на меня сердишься? Если это так — напиши за что. Я перебираю все причины — но не нахожу подходящих. Если сердишься, то вспомни, как мы дружили всю жизнь — и не сердись. И пиши мне. И если найдется время, — позвони… Повторяю, ваш переезд для меня событие очень радостное. Катюша шлет привет…».
Евгений Львович очень хотел воссоединиться с дочерью. Наташе Ленинград тоже был роднее Москвы. Да и Олег был в аспирантуре ленинградского Зоологического института, защищал там кандидатскую. То есть причины или поводы для переезда были основательные. А ЗИН Евгения Львовича и есть Зоологический институт.
20/II 52: «Дорогая Наташенька, только что выяснилось, что Москва отложила совещание по детской литературе. На какой срок — не знаю. Во всяком случае, в феврале я у тебя не буду, что меня очень и очень огорчает… В субботу я, вероятно, буду в ЗИНовской компании. Зимину исполняется пятьдесят лет, и он собирает гостей. Там я узнаю, как дела Олега, т. к. встречу ЗИНовское начальство. Пусть он меня уважает. Жена Зимина сказала мне, что ЗИН совершил настоящий культпоход на райкинский спектакль, и все в восторге. Значит, мой авторитет в этом институте укрепился. Скажи это Олегу. Если я им буду недоволен, то буду наказывать его с помощью ЗИНовского начальства. Ты помнишь Зимина? Или мы с ним в Сталинабаде познакомились уже после твоего отъезда? Он знаком со всем ЗИНом. У него я и познакомился с ними.
С квартирой у нас ничего не вышло, дочка. Пока ты ехала, я пережил один из самых неприятных моментов моей жизни. Не в квартире дело. Мне вовсе не хотелось переезжать. А дело в том, что я, не желая этого, вмешался в самое отвратительное дело — в квартирную склоку. Но это уже забывается…
Береги себя, доченька. Поцелуй Андрюшу и Олега. Нине Владимировне кланяйся. Если будет время, позвони… Целую тебя. Твой папа».
Коллега Олега, энтомолог Леонид Сергеевич Зимин был давним сталинабадским знакомцем Евгения Львовича.
— От просторного, великолепного почтамта начиналась улица, кажется, Шевченко, и по этой улице мы шли в гости — не пустое дело в те дни. Тут ещё радовались гостям, не то, что в Кирове, где встречались мы больше по делам. Первый раз позвал нас в гости Зимин, энтомолог… Занимал он квартиру в две комнаты с Сейсмическом институте… И в суровое и голодное время вдруг обнаружилось, что в этом доме гостям рады! Грех, наверное, но после блокады, черно-глинистой кировской грязи, душа просила праздника. И он состоялся вдруг. Хозяин и хозяйка глядели весело и безбоязненно. Большой стол белел и блестел рядом в комнате. И когда позвали нас к столу, оказалось, что каждому приготовлена карточка, лежала на приборе, указывала, где сидеть. И была она с акварельным рисунком, каждому — особый, значит, хозяин готовился к встрече с нами за несколько дней. От этого на душе у меня и вовсе посветлело… Встречаюсь я с ним в Ленинграде редко. Но он зовет меня в гости в торжественных случаях…
Совещание «по вопросам детской литературе» состоялось в апреле, и, судя по отчету, напечатанному «Советским искусством» (19 апреля), «ленинградский драматург Е. Шварц говорил о многолетнем опыте и традициях советского театра для детей. Главное место в его выступлении занял вопрос о сказке, имеющей большое воспитательное значение для юных зрителей, особенно зрителей младшего возраста».
А в мае, не поспешая, Евгений Львович дописал «Медведя». «Я сегодня утром кончил пьесу «Медведь», — сделал он дневниковую запись 13 мая, — которую писал с перерывами с конца 44-го года. Эту пьесу я очень любил, прикасался к ней с осторожностью и только в такие дни, когда чувствовал себя человеком… Первый акт я написал относительно скоро. Акимов стал торопить со вторым. И вот я пошел читать ему начало этого акта. Было это, кажется, в 47-м году… И он неприятно изругал второй акт и кое-что в первом. Любовную сцену, которую я очень любил. Я оскорбился… Рассердившись, я написал второй акт заново, не прикасаясь к первому. Акимову на этот раз он понравился. Я читал два акта труппе, потом в Москве. И понял, что поставить пьесу не удастся, да и не следует. Третий акт я пробовал писать в Сочи — в несчастное лето 49-го года. Но написал его в последние месяцы. И вот сегодня утром дописал, не веря, что это произошло».
А дело с переездом семейства Крыжановских как-то застопорилось. Трудно было найти подходящий для всех обмен московской квартиры. Хотя какие-то варианты время от времени возникали. Но каждый раз то одну сторону, то другую что-то не устраивало.
А на лето Евгений Львович ждал Наташу с Андреем в Комарово. Дачка для них была снята, помощница Наташе найдена.
18/VI — 52: «Дорогая доченька, каждый день собираюсь тебе писать, да вспомнив сколько времени идет к тебе письмо, — теряю охоту. Однако, если ещё медлить, так ты, пожалуй, письма и вовсе не получишь.
Первым делом слушай новости, касающиеся тебя непосредственно.
Вчера мы наняли для Андрюши няню. Ей, правда, всего только шестнадцать лет, но и наняли мы её только на лето, на пробу. С завтрашнего дня она будет жить у нас, в ожидании вашего приезда. Я хочу, чтобы лето на этот раз было дня тебя отдыхом настоящим, чтобы ты выспалась, гуляла и спала без помех. Кроме того, Мотя свободна будет с пяти часов ежедневно и будет помогать, — ведь вы будете жить с ней в одном домике. Целый день вы будете у нас, питаться тоже будете тут, так что няня будет и в самом деле няня. В баньке, где вы жили, установлена теперь плита, так что там можно мыться, как в бане, что мы и делаем. Плита установлена и у Моти, рядом с вашей комнатой. Там будет ваша кухня. Значит, Андрюшку можно будет купать и у нас, и у вас. Ждем мы вас с нетерпением.
У нас тоже все идет по прежнему. Я пишу с утра до вечера — все кончаю сценарий для Ленфильма… Здоровье у меня лучше. Все жду тебя. Пока вы не приехали, я считаю, что лето ещё и не началось.
В Герценовском институте, по словам Письменских, очень хороший географический факультет. Целую тебя крепко, моя родная. Твой папа».
Сценарий, о котором идет речь в письме, — это экранизация повести И. Ликстанова «Первое имя». Договор с Евг. Шварцем на неё был заключен ещё 8 февраля. Срок сдачи сценария по договору 20 июля. Однако, рукопись продвигалась трудно, и 24 июня он пишет в заявлении Сценарному отделу студии: «прошу сделанный мной сценарий не обсуждать на общем собрании Отдела, а рассматривать его, как черновой. Мне до сих пор не приходилось делать сценарии по уже готовым произведениям. Длинная и, с мой точки зрения, интересная и своеобразная повесть Ликстанова казалась мне легко переводимая на язык киносценария. Однако, само богатство материала повести оказалось трудно организуемым. Невозможно из двенадцатиэтажного дома сделать трехэтажный, механически снимая ненужные этажи. Так и повесть потребовала не сокращения, а переработки. Нужно разобрать и переписать заново — только тогда то, что звучит в повести, зазвучит и на экране. В первом, черновом варианте мне это не удалось, что с достаточностью доказали мне режиссер предполагаемого сценария В. Я. Венгеров и его редактор М. Г. Шапиро. Я приступил к переработке своего чернового варианта. Прошу предоставить необходимую для этого отсрочку». Художественным руководителем постановки должен был стать Г. М. Козинцев.