С улицы тоже доносилась мелодия, если так можно назвать монотонный примитивный бит и скулящие под него три аккорда. Вместе с аккордами, смешиваясь с музыкой во что-то поразительно мерзкое, иногда пробивался гнусаво-фальшивый голосок, принадлежащий, по всей вероятности, девушке, страдающей сразу несколькими лорзаболеваниями. Однако, как ни странно, девушка была известной певицей Катей Лавандышевой. Музыкальные промоутеры быстро смекнули, что, при почившем телевидении, народу, осиротевшему сериалами и ток-шоу, потребуется срочная замена. Жажда зрелищ продолжала мучить массы. Поэтому в течение невероятно короткого времени по всему городу организовывались концерты под открытым небом, куда стекалось огромнейшее количество зевак и истосковавшихся по искусству эстетов. Этим, в свою очередь, не преминул воспользоваться и продюсер Фарух Сраакашвилли. Он организовал концерт своей подопечной, выторговав у властей кругленькую сумму за предоставление народу возможности внять высокому искусству в лице знаменитой певицы Катерины Лавандышевой.

– Музыка! – сказал Василий.

– Да! – подтвердил «Samsung».

– Да, – согласился ангел, соткавшись из блестящих в лучах пылинок. – Музыка!..

– Ведь музыка – это отражение души, запечатлённое в звуке! – проговорил Василий задумчиво. – Интересно, какой должна быть душа человека, выразившего себя этой мелодией? – Он кивнул в сторону окна.

– Самое интересное, что большинство любит это, – улыбнулся ангел, покосившись туда же.

– Стадо, – прокомментировал холодильник грустно, и внутри у него, просочившись из морозильного отделения, капнули на полку три холодные крупинки.

– Но ведь в мире масса музыки – талантливой и хорошей, и очень хорошей, и губительно кошмарной, всякой, – удивился молодой человек, – почему же люди делают выбор в пользу примитивного и тщедушного шарманщика, а настоящего композитора, творца, имеющего дар сплетать звуки в такую неподражаемую структуру, что дух захватывает, игнорируют?

– Не все! – заметил холодильник, расхаживая по ковру, и, остановившись, добавил печально: – Но большинство!

– Чтобы услышать настоящее, только ушей недостаточно, к ушам нужна душа! – сострил ангел и звонко хихикнул.

– Но разве у людей не одна и та же душевная организация? Разве при рождении кому-то даётся больше, а кому-то меньше?

– Не исключено, что это так, – загадочно ответил ангел.

– Вы, ангелы, должны это знать, – заметил холодильник подозрительно.

– Можно сказать определённо, – ангел взмахнул крыльями, приглушив звук, доносящийся из окна, как будто убавил громкость радиоприёмника, – что люди рождаются совершенно разными, и у каждого уже сформирован характер, целеустремления, интеллект. По мере взросления человек лишь развивает свои, данные природой, способности. Был среди людей один философ, который утверждал, что человеческое существо, каждый отдельно взятый индивид, с течением жизни не обучается новому, а лишь вспоминает, достаёт из подсознания истину, знание, открытое ему раньше. Так вот, он был в некотором смысле прав…

– То есть, получается, что научить человека, не обладающего природным чутьём музыки, играть, например, на пианино, невозможно? – озадачился холодильник.

– Почему? Возможно. Но только он ничего не создаст, не привнесёт ничего нового и настоящего. При этом он может сочинять в день по нескольку десятков мелодий, играть сотни концертов, но его деятельность будет такой же бесполезной, как орошение пустыни из детской пластмассовой лейки.

– Но ведь таких псевдотворцов большинство! Почему же так? Почему они не занимаются тем, что могут делать по-настоящему хорошо? – Василий встревоженно встал с дивана и подошёл к окну.

– Их привлекает слава, деньги, антураж жизни артиста, поощрение толпы. Это довольно сильный стимул. Да и что им остаётся, если единственное, что они могут делать хорошо, это набивать желудок пищей, пьянствовать и бездельничать. Они хотят красивой жизни, уважения, признания… Впрочем, зачастую не получая и этого, а только обрекая себя на страдание от осознания полной своей никчёмности.

– В общем, понятно, – решительно вставил Василий, – это нужно менять!

Он осмотрел свою странную компанию, натянул на голову валяющуюся на диване красную кепочку и раскинул в стороны руки, словно собирался взлететь.

Ангел засиял лучисто, взмахнул опереньем и обернулся крохотной букашкой. Произошли метаморфозы и с Василием, и с холодильником. Три необычных насекомых вылетели в окно. Они спустились низко к земле и дворами полетели на звук концерта, где, надрываясь, как при трудных родах, рвала связки певица Лавандышева…

Обычно Катерина пела под искусно записанную и мастерски сведённую фонограмму, но в этот раз техника её подвела. Диск, выполненный кустарным способом на одной из подпольных фабрик, взорвался от скорости вращения в проигрывателе, а другого продюсер Фарух с собой не прихватил. Деньги музыкальным дельцам были заплачены, и ничего не оставалось несчастной звезде эстрады, как петь живым голосом в подключённый микрофон. Делать этого Катерина не умела. Но зато был у эстрадной дивы другой козырь – она была стройна, блондиниста, и имела формы по высшему голливудскому разряду, что часто демонстрировала в различных глянцевых изданиях, блистая на обложках и разворотах неглиже, и чем очень гордилась. Этим, собственно, певица и брала публику за живое.

Из-за грохота фонограммы слушатели почти не замечали похабного вокала, зато ясно видели извивающуюся на сцене, словно в оргазмическом экстазе, артистку, одетую так скудно, как одеваются африканские голодающие дети. Лавандышева работала на износ, и было видно, что девушка, несомненно, имеет талант. Нет, не музыкальный…

В тот момент, когда Катерина, оглаживая страстно оголённые загорелые ляжки, довывала последние строчки своего хита, повторяя рефреном любимую публикой фразу «А ты любил меня так мало… а я в впотьмах тебя искала…», мимо её носа дружной стайкой пролетели три удивительного вида мухи. Одна вся белая, будто испачканная в муке, за ней тёмная, с длинными лапками и красной головкой (певице показалось, что муха носит микроскопическую кепочку с длинным козырьком), а третья серебристая, вовсе не похожая на живое существо, а скорее на миниатюрный микроавтобус, бороздящий пространство при помощи сверкающих механических лопастей. Увиденное настолько поразило Лавандышеву, что она вместо последней строчки осоловело спела: «А я… мухой засверкала…», – на что Фарух, недобро посмотрев из-под густых бровей, ничем не отличимых от таких же густых усов, показал подопечной тайный знак, который означать мог только одно: «Ещё раз такое выкинешь, будешь всю жизнь в коктейль-баре на Тверской об шест задницей тереться!».

Звезда угрозу поняла, а потому выкинула из головы насекомую небывальщину, и с удвоенной страстью вздымая точёную пластическим гением грудь, допела песню, послав на коде воздушный поцелуй в толпу, шальной пулей доставшийся восемнадцатилетнему очкарику в первом ряду. Юный отрок задышал часто-часто и прижался к бортику ограждения, словно намагниченный, скрывая восставший мгновенно в шортах свой юношеский, измученный хозяйским каждодневным вниманием, идентифицирующий очкариковскую половую принадлежность, орган.

Катерина, запыхавшись, словно после стометровки, отрывисто призналась в любви собравшимся на концерт зевакам, прошлась по сцене, как по подиуму, и внезапно нагнулась за брошенным кем-то букетиком цветов, моментально впечатлив всю мужскую составляющую публики. Впечатлила она её тем, что из-под лоскутка, исполняющего роль юбки, открылось жадным взглядам самое сокровенное и желанное певицыно великолепие, то ли вовсе не прикрытое ничем, то ли прикрытое такой тоненькой ниточкой трусиков, что и смысла в них никакого не было. А осчастливленный воздушно очкарик, видя звёздные врата в блаженство, чуть не излился прямо на бортик миллионами своих возможных потомков.

Лавандышева, жарко дыша в микрофон, объявила новую песню, и, когда прозвучали первые аккорды, на сцену, совершенно незапланированно, взявшись непонятно откуда, выскочили три, по всей видимости, подтанцовщика. Странно одетые, они необъяснимым образом напомнили кого-то опешившей эстрадной фурии. Она, взглянув на продюсера Сраакашвилли, вопросительно замерла.