Вошедший на миг замер у двери, и воевода осторожно потянул из гнезда на ножнах меча хитрую придумку переяславского кузнеца — гусиное перо с тонкой стальной насадкой. Несмотря на презрение, что витязи-кмети по обычаю питали к метательному оружию, Военег Горяич никогда с этим пером не расставался, и не пораз бывало, что оно спасало воеводе жизнь.
— Воевода, — негромко позвал незнакомый голос. Волчий Хвост отвёл руку с пером в сторону, готовясь метнуть в любой миг.
— Воевода, я друг, — всё так же негромко сказал голос. — Только не швыряй в меня нож или ещё какую пакость. Я сей час выйду на свет, чтоб ты меня видел.
Он и впрямь появился в потоке серебристого лунного света. Весь в чёрном, коротко стриженые на мужицкий лад рыжие, просто огненные волосы, прямой нос, длинные рыжие усы, твёрдый бритый подбородок. Вроде не кметь. Вой?
— Я друг, воевода, — повторил человек и показал пустые руки — оружия в них не было, что вовсе не значило, что у него его нет вообще.
Волчий Хвост крупно сглотнул, загнал меч в ножны, одновременно незаметно упрятав перо. Сел на лавке, опустил на пол босые ноги.
— Задёрни занавески, — велел он, вставая. Ударил по кремню, треща, вспыхнул трут. Воевода запалил все три свечи и кивнул на лавку у стола.
— Садись, коль друг. Говорить будем. Не зря ж ты сюда пришёл.
Человек сел поодаль, и Волчий Хвост вдруг понял кто это. Жар.
— Что с кметьем? — спросил он резко. — С тем, что на крыльце.
— С каким кметьем? — неподдельно удивился Жар, и воевода тут же вспомнил — он сам отпустил сторожу.
— Люди меня Жаром кличут.
— Похож, — невольно усмехнулся Военег Горяич. — Что скажешь, Жаре?
— Свенельд-воевода тебе поклон шлёт, — на пальце Жара тускло блеснуло в пляшущих отсветах свеч тонкое серебряное кольцо. Змейками плясали по его ободку руны, и Волчий Хвост вмиг вспомнил даже, что означает надпись. «Мы не воруем, а отнимаем», славное изречение урманских скальдов. Мало кто в своё время не знал этого кольца. Воевода даже невольно поёжился.
— Он что-то велел мне передать?
— Да, — Жар положил на стол берестяной свиток. — Про что писано, не ведаю.
Он откинулся спиной к стене, оставив руки лежащими на столе. И правильно. Скрести он руки на груди, Волчий Хвост подумал бы ещё, читать ли грамоту при нём. Из-под мышек легко выхватить, скажем, нож. Или ещё что. Особенно в таком-то балахоне.
Военег Горяич сломал печать Свенельда, развернул свиток и погрузился в чтение, не забывая постоянно бросать на Жара короткие взгляды.
«Гой еси, воевода…»
Грамота была длинной, и читал Волчий Хвост долго. В начале Свенельд чуть сомневался в его искренности, но потом пошли чёткие и ясные указания. А в конце письма воевода неожиданно наткнулся на сжатое и ясное описание того, что предлагал после победы кто-то из нынешних соратников Свенельда. Знать бы ещё — кто?
«И каждой земли — свой князь, племенной. Отдельный. И дани никоторой не платить никому. А с ними — не над ними, а с ними, первым средь равных! — киевский князь. Не великий, а старший! Никаких податей, никакого полюдья, только войский союз против общего ворога. И закон писаный принять, дабы тех князей, что власть бесчинством возьмут, все иные князья, все вместе — окоротили бы! И жить вольней будет намного. А князь киевский только войский голова на рати, не более».
Волчий Хвост уронил грамоту на стол, и она, как живая, свернулась в трубочку.
Прошло несколько времени, длинного и тягучего, пока Военег Горяич вновь не разомкнул губы:
— Сколь людей у тебя в посаде есть? Да не отпирайся, всё одно не поверю, что нет никого. Один бы ты из града не выбрался.
Жар ответил, глядя в сторону:
— Двое. Кто — не скажу. И не спрашивай.
— Не буду, — пожал плечами воевода.
Схватить его сей час? Нельзя. Его люди наверняка знают, куда и зачем пошёл их вожак. И сообщат Свенельду. И игра будет проиграна. Свенельд не придёт, а Владимир не простит учинённого в Ирпене. И тот незаметный шаг, что пока отделает его, Военега Горяича, опалу от настоящей, будет сделан. И тогда придётся играть на другой стороне.
Да и сам Жар чем-то нравился Волчьему Хвосту, непонятно чем. То ли своей твёрдостью, то мастерством своим, то ли спокойствием…
— В кром-то как прошёл?
Жар неопределённо повёл плечом и смолчал.
— Ладно, ступай пока.
Двухсполовинойсотенная рать Свенельда и Варяжко показалась на окоёме, как он и обещал в грамоте, на второй день после возвращения Жара. После полудня в Ирпень примчался всадник-дозорный и сразу пробежал в терем, к Волчьему Хвосту.
Вскоре воевода появился на крыльце в полном вооружении, в сопровождении всё того же вестоноши. Жар со своими людьми — он уже знал, что Свенельд на подходе — был тут же, во дворе, и с любопытством и лёгким удивлением уставился на Волчьего Хвоста — чего это в латах да с оружием?
— Самовит! — зычно раскатился по двору голос Военега Горяича.
— Здесь я, господине, — отозвался дружинный старшой. Варяг тоже стоял неподалёку от крыльца, хищно улыбаясь и поигрывая золочёной кисточкой пояса. Жар замер — что-то ему не нравилось.
— Ворота?
— Заперты, воевода!
— Взять! — коротко велел Волчий Хвост. Жара вдруг охватило ознобом, он бросил руку к ножу, но было поздно. Около него внезапно выросло двое кметей, схватили за руки, заламывая их за спину. Его люди опешили, но нацеленные на них луки с узкими бронебойными насадками стрел вмиг убедили ирпеничей, что это всё — взаболь. А из клети уже выводили щурящегося от яркого солнца Чапуру, а Волчий Хвост возвращал обомлелому голове его меч и шестопёр, хмуро и чуть виновато улыбаясь. В груди Жара стыла смертная тоска, — он уже всё понял. Понял, что в одночасье проиграл враз всё — и жизнь, и честь, и удачу. В бешенстве и отчаянии он взвыл и рванулся из рук Военежичей так, что мало не вырвался. И, скрюченный и скорченный, продолжал дико выть сквозь зубы точно так же, как когда-то у стен Родни Варяжко.
— Жар, Ставко, Вакул — за мной!
Три отрока из личной дружины Варяжко не посмели ослушаться. Да и не могли они ослушаться — им князь Ярополк не указ, у них иной господин — сам Варяжко.
Полог шатра откинулся, вышел бледный Владимир, за ним, опасливо косясь по сторонам — Блуд. Увидев их вместе, Варяжко вмиг понял всё и завыл по-волчьи, закончив вой утробным горловым хрипением, в коем ясно слышалась жажда крови. Все невольно попятились.
— Убью! — прорычал гридень, вырываясь из рук словен, потом всё ж затих. Его отроки стояли спокойно, боязливо оглядываясь, видно, всё ещё опасались, что теперь будут убивать их.
— Что с этим? — спросил кто-то из кметей, кивая на Варяжко.
— Возьми троих воев и… — Владимир оборвал слова.
— А… этих?.. — кметь мазнул взглядом по испуганным лицам Варяжковых отроков.
— Пусть живут, — обронил князь.
— Ну, здравствуй, Жаре.
Голос прозвучал средь осеннего поля внезапно, менее всего уместный здесь и сей час.
— Гой еси… — Жар поперхнулся словами, глядя расширенными глазами на своего господина, освещённого неярким холодным солнцем.
— Живой я, живой, — спокойно процедил Варяжко, поигрывая ножом. — Честь свою спасти хочешь?
— Гой еси, Жаре.
— Господине… — Жар невольно обернулся.
— Не бойся, — Варяжко криво усмехнулся. — Я Блуда нашёл, Жаре.
— Ну-у… — протянул Жар обрадовано, сжимая кулаки. — И где ж эта крыса прячется?
— А вот пойдём ныне со мной — и всё узнаешь…
Военежичи сбегались со всех сторон, складывая в кучу оружие Чапуричей, выстраивались в блестящую доспехами цепь. Сзади уже ржали и били копытами кони, трубач продувал рог, извлекая из него нежно-хрипловатые звуки. А кто-то из киян уже отворил двери иных клетей, и на свет выходили кмети Чапуры, выходили, ничего не понимая, настороженно озираясь по сторонам, бросая жадные взгляды на своё оружие и многообещающие — на Военежичей.
А Волчий Хвост подошёл вплотную к Чапуре и показал ему в руке что-то, тускло блеснувшее серебром. И Чапура, явно готовый разразиться цветистым ругательством, вдруг переменился в лице, смолчал и даже чуть вытянулся, а бешенство в его глазах вдруг сменилось угрюмым отчуждением.