3
Пусть обойти от края и до края
Нетрудно нам владения твои,
Обширней, чем империя иная,
Бескрайняя Республика Любви.
Не знают здесь ни танков, ни орудий,
Здесь навсегда запрещены бои,
Здесь только от любви страдают люди,
Все раны тоже только от любви.
Тут свадьбы бескорыстные справляют,
Тут, вопреки обычаям былым,
Ни сватовства, ни выкупа не знают,
У нас любовь — единственный калым.
Здесь нет ни лжи, ни ханжества, ни лести,
Ни анонимок, ни служебных склок.
Здесь торжествуют лишь законы чести —
Беда тому, кто ими пренебрег.
Диктат колониальный невозможен,
В раскованной республике моей.
Различия в достатке, в цвете кожи
Бессмысленны для любящих людей.
Здесь нет ни резерваций, ни острогов,
Ни банковских многоэтажных стен.
Здесь нет ни разорительных налогов,
Ни скачки повышающихся цен.
Здесь нет многочасовых заседаний,
Унылых прений, длинных стенограмм,
Зато слова лирических признаний
Звучат по вечерам и по утрам.
Взамен доклада льется серенада,
В ней нет воды, в ней светится роса,
А если выносить решенье надо,
В расчет берут и птичьи голоса.
Здесь, где в почете рыцарская доблесть,
Всех женщин заслонившая, как щит,
В любом труде — любви счастливый отблеск,
В деянии любом она звучит.
Под звуки государственного гимна
Здесь ордена дают за красоту
И лаврами за верность и взаимность
Венчают неразлучную чету.
Страна любви… Утопия, пожалуй.
И все ж я верю, что на этот раз
Страну такую не сочтешь ты малой, —
Приятель мой, обозреватель ТАСС.
Республика, где каждый житель молод,
Республика, чей облик сердцу мил.
На знамени ее, как серп и молот,
Влюбленных руки я соединил.
Любой беды, любой стихии натиск
Такой союз надежно отразит.
«Влюбленные всех стран, соединяйтесь!»
Девиз моей республики гласит.
4
…Рассвет окрасил стены точно к сроку,
Трель телефона словно трубный глас.
— Buenos dias! Нам пора в дорогу.
Сеньор Гамзатов, ожидаем вас.
И вот уже над облачной завесой
Лечу я в мексиканской синеве.
В салоне две прелестных стюардессы,
Живой эпиграф к будущей главе.
Одна — метиска. Белая — другая.
Улыбчивые, движутся легко.
Они хлопочут, кофе предлагая,
Несут кокосовое молоко.
О Мексика! Мне гул испанской крови
В твоей индейской слышится крови.
Две девушки, два звонких предисловья
К рассказу о Республике Любви.
Пристегнуты ремни. Опять сниженье
И двигателей приглушенный гром.
И окруженный пальмовою тенью
Уютный солнечный аэродром.
А на земле — жарища. Губернатор
С улыбкой говорит: — В такие дни,
Как нынешний, у нас почти экватор.
Сегодня сорок градусов в тени…
Встречает нас радушная Мерида,
Сияет полуостров Юкатан.
Мне в качестве испытанного гида
В попутчики старик индеец дан.
Мы с ним в глаза друг другу заглянули,
И чуть не вскрикнул я: —Абуталиб! —
Мне кажется, у нас в родном ауле
Мы точно так же встретиться могли б.
Мне говорят: — Ваш гид, сеньор Гамзатов,
Незаменим. Прислушайтесь к нему… —
И старожилу Мексиканских Штатов
Я, улыбнувшись, крепко руку жму.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Послушай, что дед этот скажет.
Его неподкупны слова.
1
Мой славный гид, всезнающий и мудрый,
Чей лик изваян солнцем и ветрами,
Мне говорит: — Прошли тысячелетья
С тех пор, как я родился на земле…
Такие лица, созданные кистью
Великого художника Риверы,
Я видел на торцах столичных зданий,
Встречал в Паласио Насиональ.
Глаза такие на меня глядели
С многофигурных росписей настенных,
С неповторимых многоцветных фресок,
Запечатлевших время и народ.
У города Чечен-Итцá, где горы
Остроконечны, словно пирамиды,
Мне говорит мой меднолицый спутник:
«Возможно, я ровесник этих гор…»
Мы освежились влагой родниковой,
Прохладой заповедною омылись.
Мне кажется и впрямь тысячелетним
Индеец, продолжающий рассказ:
— …Но, может быть, я в Азии родился,
Откуда через Беринговы воды,
В ту пору не имевшие названья,
Привел я соплеменников сюда.
Тут златокожие Адам и Ева
Все начинали сызнова, средь этих
Песков и скал и кактусов колючих
Они, а не прославленный Колумб.
Я говорю от имени сошедших
На здешний берег, я — извечный голос
Переселенцев, что во время оно
Вдохнули жизнь в безлюдный континент.
Здесь до меня все было безымянно —
Пространства суши и просторы неба.
Я дал названья рекам и вершинам,
Созвездиям придумал имена.
Мне стали домом дикие ущелья,
Служили кровом пальмовые листья,
Потом вигвамы я воздвиг, и храмы,
И пирамиды мощные вознес.
А календарь мой солнечный!
Вздымаясь
По лестнице, следи за ходом тени,
Которую отбрасывают четко
Ступени месяцев, недель и дней.
Я — Циолковский древности. Я космос
Хотел постигнуть. Я добром засеял
И землю, и заоблачные выси,
Не ведая, что где-то зреет зло.
Язык, что мною создан для общенья,
Был продиктован красотою мира,
Сияньем дня, мерцаньем звездной ночи,
Не знал он слов — «Тюрьма, насилье, казнь».
Я не давал воинственных названий
Ни поселениям, ни нашим детям.
Красавицу я называл Звездою,
Выносливого юношу — Скалой.
Мы щедрому давали имя Море,
Мы кроткую Голубкой называли,
Мы нарекали статного Бамбуком,
Именовали зоркого Орлом.
О, в чем я провинился перед небом?
Я создал письмена не для приказов,
Не для угроз и подлых анонимок —
Для мудрости, согласья и любви.
Я был миролюбивым и пытливым,
Не ведал я порохового дыма,
Не знал я огнестрельного оружья,
Покуда к нам пираты не пришли.
У нас такой порядок был когда-то:
Коль два соседа затевали ссору,
Они поврозь в чащобу уходили,
Чтоб ярость одиночеством гасить.
Друг другу приходили мы на помощь,
Как и у вас в Цада, в ауле горном,
Когда вигвам возводят или саклю,
Являются соседи подсобить.
Не знали мы дверей, замков, засовов,
Не знали воровства и лихоимства,
Покуда не подверглись нападенью
Армад, несущих смерть и грабежи…