Так просветил в салоне самолета

Меня мой друг — обозреватель ТАСС.

Потом сказал: — А все же спать охота… —

Уснул. Я — рядом — не смыкаю глаз.

Я мысленно беседу продолжаю,

С самим собою споря на лету,

Свой замысел, свой остров защищая,

Отстаивая зыбкую мечту.

Ведь и Колумб мой остров, сердцу милый,

Песчинкой счел — ошибся адмирал.

Да и Кортес проплыл когда-то мимо —

Он острова другие обобрал.

Меня — не скрою — в некое смущенье

Поверг соседа сдержанный рассказ.

Но пламень моего воображенья

Не потускнел, не сдался, не погас.

Стремление к песчинке не уснуло.

Ведь я народа малого поэт

И уроженец малого аула,

Которого на картах тоже нет.

О ТАСС моей души, раздумьям тихим

Дай выход в мир и громко заяви,

Что малый остров может стать великим,

Что не бывает маленькой любви.

Недаром родинка — живое чудо

Цвела на лбу прекрасной Мариам,

Свела с ума великого Махмуда

И жизнь дала божественным стихам.

Сам Саади сложил к ногам любимой

Свое богатство — мудрость и талант

И — если очень уж необходимо —

Давал в придачу город Самарканд.

Поскольку все принадлежит поэту,

Его влеченью и его перу,

За взлет ее бровей, за малость эту,

Он предлагал вдобавок Бухару.

Мне говорят, а я меж тем не верю,

Что стар, как притча, этот островок,

Что, в океанской пустоши затерян,

Он, как мечта, несбыточно далек.

Но в этот час недосягаем тоже

Мой отчий дом, селение Цада,

А я закрыл глаза — и сразу ожил

Родной аул — ведь он со мной всегда.

На скалах башни вижу вековые,

И запах сена чую всякий раз,

И слышу песни, будто бы впервые,

Те, что поются именно у нас.

А старость? Все же временем не смыты

Извечные прекрасные черты.

И разве постарела Афродита —

Нетленная богиня красоты?

Ты никаких там кладов не откроешь —

На малом островке, мне говорят.

Но занят я не поиском сокровищ,

Я все-таки поэт, а не пират.

Легенды о любви живут столетья,

Любовь превыше кладов и наград,

Она дороже всех богатств на свете,

Я все-таки поэт, а не пират.

Когда б хотел я нынче быть пиратом,

Не брал бы корабли на абордаж,

А вез на рынок дыни и гранаты,

Взбивая цены и впадая в раж.

Среди пиратов сухопутных связи

Завел бы я — всем родич и кунак —

И промышлял бы на оптовой базе,

На винзаводе разбавлял коньяк.

Есть, правда, и пираты-стихотворцы,

Творцы халтурных песен, пошлых од.

Ни бога нет в душе у них, ни черта,

В их доме совесть Золушкой слывет.

Их жалкий облик равен их писаньям,

Давно раскрыта их пустая суть.

Мы ни читать их, ни судить не станем,

Продолжим лучше наш неблизкий путь.

Рожденный в климате высокогорном,

Я рядом с облаками подрастал.

Кругом, как волны каменного шторма,

Куда ни глянь — крутые скаты скал.

Я не Кортес, чтоб в поисках наживы

В открытый устремляться океан.

С высот орлиных, с ледяных обрывов

Следит за мною зоркий Дагестан.

Где б ни был я, он всех на свете ближе,

Он мне во всем сопутствует всегда,

И если я кого-нибудь обижу,

Я оскорблю родной аул Цада.

Я не взращен для низкого обмана,

За золото стекляшкой не плачу,

В чужом дому хозяйничать не стану,

В ответ на стрелы пулю не пущу.

Я — рыцарь без кольчуги и забрала,

Защитник всех на свете матерей,

Срывать не стану черные кораллы

У индианок с лебединых шей.

И украшенья из ракушек хрупких

Не отниму — я не за тем пришел.

Что каравелла! Мне и малой шлюпки

Не предоставит ни один престол.

Ведь я вовек не принесу доходов

Казне, менялам и ростовщикам.

И, возвратившись из своих походов,

Островитян далеких не предам.

Я не продам вас никому, индейцы,

На рабство никого не обреку.

Кортесов многих гнусные злодейства

Кавказ мой видел на своем веку.

Немало знал он горя и печали,

Не раз я слышал от отцов, как встарь

Аулы наши в пепел превращали

И шах персидский, и российский царь.

Пандур старинный — дедовская лира —

Мое оружье. Я непобедим.

С индейцем раскурю я трубку мира,

Лишь песнями я обменяюсь с ним

…Так думал я той ночью. Небу вторя,

Вода внизу светлела что ни миг.

И суша вдалеке возникла вскоре,

И я к иллюминатору приник.

Снижение. Примолкшие моторы.

Забрезжил город, услаждая взор.

Спросил я стюардессу: — Что за город? —

Она сказала: — Мехико, сеньор!

Уже помчался лайнер по бетону,

Подъехал трап, и вот уже в упор

К моим губам ледышку микрофона

Приставил расторопный репортер.

Так на шампуре щедрую закуску

Нам подают, подносят полный рог.

И я, кавказец, произнес по-русски

Подобье тоста, произнес, как мог:

— День добрый, Мексика! Цвети и здравствуй.

Сегодня я признателен судьбе

За нашу встречу. Если мне удастся,

Я расскажу стихами о тебе.