Я побывал во многих странах мира,

В дороге видел не одну грозу.

Отсюда два печальных сувенира

Я в свой аул аварский увезу.

Два символа из обожженной глины,

Две крохотных фигурки, две беды,

Они судьбой изваяны единой —

Две женщины над кромкою воды.

Одна — стройней стрелы в изгибе лука,

Но ей не суждено уйти в полет.

Погиб жених. И ожиданья мука

Невесту сушит уж который год.

Другая, выйдя замуж, не успела

Детей родить. Погиб ее супруг.

И песнь свою страдалица не спела,

Земное счастье выронив из рук.

Два вечных горя, две бесплодных тени,

Две хрупкие надежды, две мечты.

По зыбким водам — знак поминовенья —

Плывут живые травы и цветы.

А где-то парни с девушками бродят

В обнимку, шепот слышится и смех,

И в дискотеках музыку заводят,

И пляшут, и целуются при всех.

И каждый день и каждое мгновенье

В горах, в лесах, на берегах морей

В счастливых семьях празднуют рожденье

Прекрасных сыновей и дочерей.

Как и везде, под осень в Дагестане

Справляют свадьбы. В урожайный час

Веселие в ауле щедро грянет,

Возникнут семьи новые у нас.

Что ж, мне опять пора в дорогу — через

Моря и твердь и небеса — домой.

В последний раз слова «…de las Mujeres»

На пристани горят передо мной.

Хлопочет гид, морская даль открыта,

Готова лодка, чайка бьет крылом.

Нас ожидает знойная Мерида,

Укрытый пальмами аэродром.

Заветный остров, расставанья время

Приблизилось — я скоро отплыву.

Прощай! Возможно, мы еще в поэме

Увидимся, но вряд ли — наяву.

Отдаляется Остров Женщин,

И туманится вдовий лик,

Расстояниями уменьшен,

Но в сознанье моем велик.

Облака над водой нависли,

В каплях влаги блестит весло.

А хурджин моих горьких мыслей

Давит на плечи тяжело.

На прощанье свой долг исполнив,

Покидая минутный кров,

Я цветы возложил на волны,

Над гробницею рыбаков.

В небо взмыл многоместный лайнер,

Тает Мексика под крылом,

Подо мной океан бескрайный,

Приближается отчий дом.

Стрелки я на часах заране

Перевел на московский лад.

День рождается в Дагестане,

Над Атлантикою — закат.

Вот и финишная прямая.

Я стою у родных дверей.

Я любимую обнимаю,

Слышу возгласы дочерей,

За окном зеленеет Каспий,

Под балконом — в цвету земля.

Внучка жаждет услышать сказку,

Ждет рассказов моя семья.

Лица милые освещая,

Мирно теплится мой очаг.

Вновь я дома, но ощущаю

Грозный груз на моих плечах.

Вспоминаю иное море,

Расстояния и века,

Вспоминаю большое горе

Мексиканского островка.

Отчим домом, семейным лоном

Мне утешиться не дают:

Телерадио с микрофоном

(Что поделаешь!) — тут как тут.

Что ж, включайте свои кассеты,

Дальней связи включайте нить,

И с родней, и со всей планетой

Я намерен поговорить.

Несмотря на регламент жесткий,

Изменить себе не хочу

И поэмы своей наброски

В депутатский отчет включу.

Говорю я с водой и сушей,

С лунным бликом, с лучом зари.

Патимат, дорогая, слушай,

Слушай, внучка моя, Шахри!

Слушай, друг, в городке соседнем,

Слушай в том, что за пять морей,

Слушай, гид мой тысячелетний,

Слушай, остров любви моей.

«Прекрасна песня, что звучит над зыбкой.

Своею красотой и чистотой

Она сравниться может лишь с улыбкой

Младенца, что лопочет в зыбке той.

Светильник материнского напева

Нам озарил дороги бытия.

Певуньи, нас баюкавшие, где вы?

Своей уже давно лишился я…

Но мать жива, пока зажженный ею

Огонь в душе сыновней не погас.

Увы, в иных сердцах он все слабее

С годами — добрый световой запас.

И те, что на земле творят насилье,

Жгут все — людей, селенья, всходы нив,

Те песню материнскую забыли,

Светильник в адский пламень превратив.

Родник прекрасен, зарожденный в недрах

Несокрушимой матери-скалы,

Как он прозрачен, как сияет щедро,

Как эти струи звонкие светлы!

Я часто опускался на колени

Пред этим чудом, к свежести припав.

Но родника вершинного бурленье

Вниз устремлялось и меняло нрав.

В себя вобрав песок, отбросы, копоть,

Засохший лист, густого ила ком,

Поток, петляя по случайным тропам,

Стал мутным и беспутным ручейком.

Мой остров! Он прекрасен был, по слухам.

Разжечь мою фантазию легко.

Измерьте расстоянье между ухом

И глазом — как оно невелико.

Но оказалось, что оно не меньше,

Чем даль столетий и морей и стран.

Об этом рассказал мне Остров Женщин

Рубцами давних неизбывных ран.

В пучину бедствий повергая племя,

Стихия мечет молнии с небес.

Сгустилось туч губительное бремя…

Но все-таки вначале был Кортес.

Нас непрестанно этому учили

Былые годы, наши времена,

Вам в Чили назовут и в Кампучии

Сегодняшних Кортесов имена.

Разрушенные бомбами селенья

И обезлюдевшие города.

Как лодки рыбаков, без сожаленья

Их захлестнула черная беда.

Иного я не ведаю ответа,

Когда передо мной всплывают вдруг

Руины Нагасаки, камни гетто,

Опутанный колючкой Равенсбрюк.

Мой Остров Женщин, как ты безответен,

Как облик твой загадочно-суров!

О сколько их теперь на белом свете —

Таких осиротевших островов!

Я побывал в местах, где всех шахтеров

Подземная стихия унесла.

Владельцы шахт, не ваш ли алчный норов

Тому виной? А вдовам нет числа…

Я у соседей был и в дальних далях,

Ручей пересекал и океан.

В Болгарии доселе в черных шалях

Встречают гостя вдовы партизан.

В селеньях, душегубами сожженных,

Мужчины все расстреляны подряд,

Как рассказать об одиноких женах,

Чья вечная примета — черный плат.

Я видел синеглазых, черноглазых,

В Европе видел, в Азии встречал,

Одна тоска звучала в их рассказах,

Один укор в молчанье их звучал.

Они одно и то же повторяли,

Везде была их исповедь горька,

Они сухие слезы вытирали

Соленым краем черного платка.

Я вспоминаю маму в черной шали,

Ее глаза бедой обожжены.

Исток ее пожизненной печали —

Два сына, не вернувшихся с войны.

С полей сражений кони приходили

Без всадников, как вестники утрат.

Невесты поникали, обессилев,

И убирали свадебный наряд.

Мы в мае поминаем поименно

Солдат, что вражьей сталью сражены,

И зажигаем двадцать миллионов

Свечей — в минуту скорбной тишины.

А звезды с высоты взирают хмуро

И вопрошают жителей земли:

— Уроки Чингисхана и Тимура

Неужто впрок вам, люди, не пошли?

Я облетел все континенты мира,

Я повидал далекий Остров Слез,

Оттуда два суровых сувенира

Я для своих сородичей привез.

Два символа из обожженной глины,

Две крохотных фигурки, две беды.

Они судьбой изваяны единой —

Две женщины над кромкою воды.

Я прихватил с собой еще и третий

Карибский дар, особый талисман.

Как жизни зов, как вызов лихолетью,

Как знак надежды — он в дорогу дан.

Он все из той же огнестойкой почвы

Индейцем создан, глиняный божок.

Ваятель испытал его на прочность,

Снабдил крылами, в пламени обжег.

То птица Феникс. Из-под груды пепла

Она взметнулась и парит опять,

Чтоб вера в человечество окрепла,

Способное творить и воскресать.

Лети над океанами и твердью,

Мой талисман, спеши из края в край.

Мой Феникс — дух бесстрашья и бессмертья,

Своим крылом влюбленных осеняй!

Война, мы знаем, не рождает сына,

Она сиротство горькое плодит.

Для тех, кто разум подавляет силой,

Да будет путь к всевластию закрыт!

Да будет нами навсегда развенчан

Пират, грозящий гибелью живым.

Планету в Остров Одиноких Женщин

Мы превратить вовеки не дадим.

Я прибегаю к помощи эфира,

Взываю к людям: — Не щадите сил,

Чтоб шар земной как добрый Остров Мира

Сиял среди бесчисленных светил.

Наш общий дом, идя своей орбитой,

Свершая миллионолетний путь,

Со всех сторон Вселенною омытый,

Цвети, будь благодатен, счастлив будь!»