— Чулочки прильнут к тебе, как вторая кожа, сладенький. И нижние юбочки будут так славно шуршать, скользя по ним, — бархатно проворковала она.

Актрисы весело захихикали, подталкивая друг друга локотками, Моран испустил тяжкий вздох, а Грир еле удержался от того, чтобы самолично не отшлёпать наглую чертовку.

А Дидье вскинул брови под направленными на него взглядами шести пар глаз, запрокинул русую голову и от души расхохотался:

— Mon Dieu, мадам, какие чулочки, какие юбочки?.. Вы лучше скажите, где я возьму сиськи!

Лола и Колетт зачирикали, как стайка вспугнутых воробьёв, а Фиона вновь покачала головой:

— То есть другие отличия тебя не волнуют, сладенький? А зря. Необходимо учесть все мелочи, чтобы ничего не упустить. Например, — продолжала она тоном заправского ментора, — мужские запястья гораздо шире женских, и хотя твоя рука достаточно изящна, сладенький, их придётся маскировать манжетами. Шейку тебе мы украсим бархоткой, которая прикроет кадык… ну а что касается груди…

Она снова сделала длинную паузу, мастерски удерживая внимание зрителей, и наконец торжественно извлекла со дна сундука на свет Божий странную конструкцию, обтянутую белым атласом, с рюшами и оборками.

— Это вам палач одолжил, мадам? — ехидно осведомился Моран, и актрисы опять залились звонким смехом.

— Поскольку у нас в труппе были времена, когда женские роли приходилось играть мужчинам, — отчеканила Фиона, укоризненно сдвинув брови, — у нас имеется особый корсет с подкладками, создающий видимость бюста.

И она аккуратно встряхнула громко зашуршавшую конструкцию.

Моран демонстративно поёжился, а Дидье почесал в затылке и хмыкнул:

— Touche! Давайте сюда вашу адову амуницию, мадам.

Грир едва не присвистнул. Похоже было, что мальчишке начало нравиться то, что сперва казалось самым ужасным из кошмаров!

А Дидье, на миг прикусив обветренные губы, невинным голосом поинтересовался:

— Вы мне поможете одеться, мадам?

И тут же осёкся, встретившись взглядом с Гриром.

На миг он опустил встрёпанную голову, а когда поднял, озорные его глаза стали совершенно серьёзными.

— Vertudieu, я идиот, — воскликнул он сокрушённо. — Меня и вправду драть надо, кэп. Мои друзья гниют в поганой тюряге, а я… резвлюсь тут, будто дитя малое с кубарем! Прости.

Грир подумал, что на малое дитя Дидье Бланшар вовсе не был похож. Но вслух сухо сказал:

— Хватит каяться, не на исповеди небось. Вон ширма. Иди и загуби парижские чулочки мадам Фионы, garcon.

И невольно улыбнулся в ответ на вновь вспыхнувшую улыбку Дидье, который брякнул, немедля воспрянув духом:

— Я тебе уже как-то говорил, кэп — я столько чулок снял, что надеть уж как-нибудь смогу! — И, глянув на Фиону, чистосердечно прибавил: — Я слукавил, когда попросил у вас помощи, мадам.

Конечно же, все принялись хохотать буквально через мгновение, слушая, как отчаянно чертыхается Дидье за китайской ширмой, расписанной павлинами, глотая самые замысловатые ругательства из уважения к слуху присутствующих дам, как он опрокидывает стулья, роняет, судя по звону, зеркало, и опять бешено чертыхается.

Грир, как и Моран, да и все остальные явно лишние зрители, набившиеся в капитанскую каюту, готов был уже лопнуть от нетерпения, когда Дидье наконец вывалился из-за ширмы, отшвырнув её пинком и сам покатываясь со смеху.

— Le tabarnac de salaud! — выпалил он, видимо, от возбуждения и неловкости позабыв о сохранности нежного дамского слуха. — Затяните уже кто-нибудь эту дьяволову штуковину у меня на хребте, а то треклятая хламида из-за неё не застёгивается, morbleu!

Дьяволовой штуковиной он явно именовал хитроумный корсет, а треклятой хламидой — платье Фионы… но это было неважно.

Грир перестал смеяться — как и Моран, ошеломлённо воззрившись на Дидье Бланшара, узнавая его и не узнавая.

Он был всё тем же бесшабашным шалопаем… но стал совершенно другим.

Другим — до замирания сердца!

Весёлые зелёные глаза его смущённо и жалобно блестели из-под упавших на лоб русых прядей, пышные рукава бирюзового платья скрадывали размах его плеч, а всё его стройное тело, обтянутое нежно шелестевшим шёлком, внезапно оказалось гибким и даже изящным, черти бы его драли!

И женское обличье вдруг перестало быть чуждым Дидье Бланшару, — понял Грир в полнейшем смятении.

— Ты же только что хвастался, что сам справишься, сладенький, — ехидно попеняла тем временем Фиона, властно разворачивая Дидье к себе спиной и с силой затягивая шнуровку корсета, топорщившегося спереди множеством жёстких оборок.

Дидье притворно охнул и беззаботно ухмыльнулся:

— Palsamble, надевать юбку на себя, оказывается, куда труднее, чем снимать её с кого-то… или задирать на ком-то, мадам!

Глаза его опять возбуждённо и шало сверкнули, когда он искоса зыркнул через плечо — не на Фиону, на Грира.

— Кэ-эп? Ты там небось со смеху лопаешься, vertudieu!

— Я не деревенский дурень, чтоб попусту зубы скалить, — хмуро отрезал Грир, шагнув вперёд.

— Ну да, зубы скалить — это по моей части. — покладисто согласился Дидье, ничуть не обидевшись, и рассеянно провёл пятернёй по встрёпанным волосам.

Моран драматически возвёл взор к потолку и укоризненно произнёс:

— Тебе нужно хоть какое-то подобие причёски, Ди. И туфли!

— Вот именно, — сдержанно промолвил Грир. — Что у него будет на ногах, мадам Фиона? Каблуки?

Дидье так и подскочил:

— Да подите вы! То есть… я хотел сказать — у меня же остались от клятого губернаторского бала дурацкие туфли с дурацкимими бантиками, какого мне ещё рожна надо, morbleu?!

Моран, обменявшись взглядом с Гриром, сорвался с места и поспешил прочь из каюты, а Грир вновь посмотрел в озадаченное лицо Дидье и внушительно проговорил:

— Мало просто надеть на себя юбку. Тебе нужно привыкнуть двигаться во всей этой амуниции, garcon… научиться вести себя в ней так, как ведёт себя истая женщина.

Дидье округлил глаза и заморгал, а Фиона, не привыкшая к тому, чтобы её оттирали на второй план, живо воскликнула:

— Ты должен подражать нашим повадкам, сладенький, и забыть про грубые мужские ухватки. Запомни, что ты теперь — создание нежное и слабое. Мы сражаемся с вашим братом другим оружием, так что научись-ка строить глазки и кружить головы!

Грир мгновенно подумал, что на последнее Дидье Бланшар способен в любом обличье, и возразил, не стерпев:

— Мадам Фиона, если он чересчур войдёт в эту роль, комендант задерёт на нём юбки, прежде чем парень успеет раздобыть ключи от тюрьмы и ворот, и тогда уж пиши пропало!

— Patati-patata! — воскликнул со смехом Дидье. — Что ж, тогда он узреет кое-что поинтереснее моих коленок, этот ваш комендант!

А потом он лениво изогнул бровь и так же лениво потянул вверх бирюзовый атласный подол — Грир и ахнуть не успел.

«Учить этого прохвоста кокетничать?! Да это всё равно что стрижа учить летать!» — молнией пронеслось у него в голове, прежде чем он обалдело уставился на длинную стройную ногу, выставленную из-под белоснежных кружев нижней юбки.

За расшитой серебром подвязкой, повыше обтянутого белым шёлком колена, обнаружился нож.

— Пистолет тоже имеется, — Дидье небрежно похлопал себя по другому бедру, невозмутимо одёргивая юбку, — Так что не волнуйся так, кэп.

В глазах его заплясали прежние черти, и Гриру адски захотелось самому задрать ему проклятую юбчонку до самых подмышек.

И всыпать так, чтоб наглая круглая задница огнём загорелась.

— За тебя же волнуюсь, стервец, — процедил он свирепо.

— Patati-patata! — снова прыснул Дидье и ловко увернулся от карающей длани капитана «Разящего», влетев прямёхонько в объятия запыхавшегося Морана, успевшего притащить из его каюты пресловутые туфли с бантиками.

Актрисы заливались неудержимым звонким смехом, равно как и старик Арно, оба сорванца вторили им, а Грир в очередной раз скрипнул зубами, понимая, что самым лучшим для него было бы немедленно убраться из собственной каюты на палубу фрегата, пока весь этот чёртов балаган не закончится.