Выполнив задание, агенты должны были скрыться и явиться с паролем в ближайшее отделение гестапо или полиции.
Вопросник конокрад («Дембовский» — такова была его кличка в гестапо) извлек из подкладки старой, облезлой шапки и протянул Синцову.
Вошедший в этот момент связной доложил, что получено донесение от командира второго батальона Перепелицы; и он сообщал, что препровождает в штаб задержанного человека, который вел себя подозрительно — расспрашивал местных жителей о партизанах. Доставленный к Перепелице, этот человек заявил, что бежал из люблинской тюрьмы и, узнав о партизанах, решил «вместе с ними воевать против извергов-фашистов».
— Давайте сюда задержанного!
Вошел в сопровождении конвоиров высокий тощий человек в рваном полушубке, в ботинках с обмотками.
Увидев «Дембовского», вошедший на миг замешкался.
— Что, узнаешь дружка? — спросил у него Ефремов.
— Нет, пан… не знаю… никогда не видел… — скороговоркой по-польски ответил высокий.
Андрейка перевел его слова.
— А вы, «Дембовский», знаете, кто это? — спросил Синцов.
— Как не знать! — «Дембовский» ухмыляясь глядел на высокого. — В одной камере с ним сидели. Я — за коней, он — за грабеж с убийством… Э-э, Казик, не выйдет. Говори тут все, как на духу.
— Это неправда! Не верьте ему!
«Дембовский» продолжал ухмыляться:
— Поздно, Казик! Я начальникам партизанам все рассказал: и про вопросник, и про штурмбаннфюрера Функа. А где твой вопросник? Небось в кальсоны зашил?
Казимир побледнел.
— Э-э, пан, — сказал Ефремов, — коли так, скидай кальсоны. Ну живо! Где вопросник спрятал?
— В обмотку, — выдавил из себя Казик.
— Разматывай!
Вопросник был точно такой же, как у «Дембовского».
Казик, он же «Конь», подтвердил все, что рассказал «Дембовский». Как и другие агенты, он получил от Функа задание — «в удобный момент во время боя стрелять в спину партизанским командирам».
Вскоре были пойманы и остальные агенты Функа. Они тоже признались, что дали согласие выполнить задание гестаповцев.
Посоветовавшись с чекистами, командир бригады решил использовать кое-кого из задержанных для дезинформации противника.
Под вечер по большаку, выходившему из села, где находилась бригада, потянулись на юг партизанские роты, пушки, подводы санитарной части, разведчики. Часть бойцов оставалась свертывать лагерь.
Было еще светло, и проходившие друг за другом, с интервалом в пять-десять минут, трое «беглецов из тюрьмы», которых сопровождали партизаны из комендантского взвода, наблюдали спешную подготовку партизан к отходу. «Беглецов» выводили на южный большак подальше от села и отпускали. Вскоре они обогнали первые телеги партизанского обоза, тоже следовавшие по этому большаку.
Через час был дан приказ всему личному составу партизанской бригады выйти в северо-восточном направлении. Естественно, в этом же направлении в полном составе проследовал и весь обоз.
Расчет партизан был простой: признаться в том, что они все рассказали в отряде, агенты не осмелятся, а выслужиться, это уж точно, захотят. Так и вышло.
Двое из трех отпущенных агентов Функа явились в комендатуру, где сообщили об уходе советских партизан на юг.
Через несколько дней гестапо убедилось, что партизаны исчезли, выйдя из-под намеченного карателями удара. Оба агента были повешены по обвинению в связи с советскими партизанами. Штурмбаннфюрер Функ был разжалован и вместе с группой своих помощников — офицеров гестапо отправлен на восточный участок фронта.
Партизанская операция «Рубиновая брошь» была завершена.
В ТЕ СУРОВЫЕ ДНИ
В конце 1943 года после недолгого перерыва, отдохнув и набравшись сил, наша чекистская группа была вновь переброшена в тыл врага, где встретилась с боевыми друзьями по Брянским лесам, партизанами Ковпака, которыми теперь командовал Петр Вершигора.
Стояла поздняя осень. Ковпаковцы готовились к очередному, польскому, рейду. Оживленно было на большом хуторе Собычине, где разместился штаб соединения.
Дежурным по гарнизону в этот день был хорошо мне известный ковпаковец — лихой комбат, жизнерадостный, открытой души человек Степан Ефремов.
Нас, чекистов, он встретил как добрых старых друзей. Сменившись с дежурства, он зашел в крестьянскую хату, где разместились мы с командиром группы майором Иваном Юркиным.
Завязалась беседа об общих знакомых по Брянскому лесу: кто где, кого уже нет… Всего лишь несколько месяцев назад ковпаковцы закончили труднейший свой рейд по Карпатам. Было что вспомнить.
— Значит, снова чекисты с нами, — сказал Ефремов. — Вот замечательно! Кстати, знаете, у нас теперь своя чекистка есть, партизанская наша… Да-а. По Брянскому лесу ее вы наверняка не знали — в Сталинском рейде пришла к нам. Александра Демидчик, Карповна, как все мы ее зовем.
— Но почему чекистка? — спросил я.
Комбат улыбнулся.
— Так у нас дружески командиры ее называют…
— За что?..
— Было дело у нас одно. Пожалуй, в общих чертах я вам сейчас расскажу. Не устали, товарищи, хотите послушать?
Беседа затянулась за полночь.
Утром я пошел по Собычину искать штаб соединения. Недалеко от колодца, стоявшего у меня на пути, мне встретилась партизанка с пистолетом в большой кобуре, висевшей на боку. Решил спросить — как пройти к штабу.
— К штабу? — переспросила женщина, усмехаясь. — А вы перед ним, вон эта хата, за колодцем… хата с крылечком.
Это была статная женщина лет двадцати семи, со смуглым лицом и темными блестящими глазами, над которыми четкими прямыми линиями чернели широкие брови.
— А вы… из тех, кто вчера к нам прибыл? — спросила она.
— Да, — ответил я, — а вы откуда знаете?
— Слухом земля полнится… В штабе Ефремова встретите, привет передайте от Карповны.
— Как! — воскликнул я. — Вы та самая Карповна?..
— А вы уже знаете?
— Слухом земля полнится!
Мы рассмеялись.
— Ну, будем знакомы, — сказал я. Назвал себя и в ответ услышал:
— Александра Демидчик.
Впоследствии из уст самой Карповны узнал я в подробностях о том, как она стала «партизанской чекисткой»…
…Был тихий, теплый вечер. На пенечке с длинной цигаркой в руке сидел человек небольшого роста, с проседью в редеющих уже волосах, выбивавшихся из-под лохматой крестьянской шапки. В телогрейке и валенках, с видом отнюдь не воинственным, а сугубо мирным, походил он на украинского «дядька», присевшего отдохнуть у своей родной хаты.
Перед ним догорал небольшой костер, а на коленях лежала карта, над которой он склонялся, покашливая от едкого дыма и размышляя.
Это был Сидор Артемьевич Ковпак — гроза немецких оккупантов, партизанский генерал, за голову которого, как говорили в народе, фашисты давали «столько золота, сколько весит его голова».
Задача, которую он решал, была сложной и ответственной: немцы встали крепким заслоном на пути партизан к намеченной цели. Нужно было прорвать этот заслон быстро и без потерь. Но как и где это сделать, если дороги перекрыты карателями?
Ковпак курил, подбрасывал время от времени сучья в костер, задумчиво глядел на огонь.
Постепенно, сначала смутно, а потом все отчетливее перед ним вырисовывался дерзкий, но в случае удачи самый выгодный для партизан план. Связан он был с показаниями словацкого перебежчика Саксы, доставленного в штаб прошлой ночью.
Мобилизованный гитлеровцами, Сакса, личный шофер командира одного из карательных полков, заявил, что ненавидит немецких захватчиков и долго искал случая перейти на сторону советских войск.
Узнав о том, что гитлеровцы готовят решительный удар против партизан, Сакса поспешил осуществить свое решение, чтобы немедленно сообщить Ковпаку об этом.
— Каратели получают боеприпасы и со дня на день ждут авиацию, — сказал он. — В ближайшее время заканчивается оборудование аэродрома.