Царь-батюшка наказ дал, чтоб те караваи, что невесты сами пекли, свадебными стали. А поневестицы хлеб боярышни поднять не смогли. Вот и пришлось самого сильного кузнеца в подружку невестину переодевать. Долго отплевывался дюжий мужик, а куда попрешь супротив указа царского? Так и пришел на праздник. С бородой да в кокошнике. Тьфу ты, прости Род[12]… А с купеческим караваем всё легче решилось. У одной из девушек насморк сильный был – ей-то и доверили ношу ценную.

Только Иван-царевич один пришел. Ни др у жек при нём, ни девушек-поневестиц. Хотя это было понятно, вот только отсутствие невесты… Неужто жениться раздумал?

Царь Берендей сидит на почетном месте в одеянии парчовом. По правую руку стоят волхвы, по левую – жрецы богов-покровителей. Вокруг гости толпятся: купцы, бояре, послы заграничные. Да и принцесс приезжих позвать не забыли, чтоб смогли они оценить, какое богатство проворонили…

Венчали первую пару – Василия-царевича да дочку боярскую. Жених честно пытался бежать, но был пойман, и безжалостно пристукнут мощным невестиным кулачком. Связан рушником и с кляпом из куска каравая (и как боярышня его отломила?) отведен под венец. Глядя на приключения брата, царевич Андрей бледнел, но уже и не пытался вырваться из цепких ручек купчихи, молча и со смирением ожидая своей доли. В результате чего у обоих братьев не осталось ни сил, ни желания смеяться над младшим, чему тот втайне был очень рад.

А как закончили венчать брата среднего, раздался стук да гром великий. Гостей попугал, царевен заграничных в обморок всем скопом свёл. У царя – икота началась! А Иван стоит, и знай себе, посмеивается.

– Не пугайся, народ честной, это моя лягушонка в коробчонке едет!

Венчание братьев порадовало царского сына. Главным образом потому, что двое старших царских сынков были заняты своими заботами и не нашли время, чтобы позлорадствовать над младшеньким. Не то, чтобы было так уж обидно, но всё же…

Еще Ване было очень интересно, что же придумала его нареченная, и почему до сих пор не явилась на Капище. Уж не решила ли лягушка бросить царского сына возле венца, не испугалась ли чего? К тому времени, как послышался стук да гром, Иван весь извелся от ожидания. А уж когда гости от страха завопили, да заморские царевны стали падать…

Говоря по чести, Иван-царевич и сам испугался. Но виду не показал – предупреждала же Василиса, а значит, не осрамиться бы. Ваня выдохнул, стряхнул с парчового камзола, расшитого золотой нитью, невидимые глазу соринки, и пошел встречать свою невесту. А уж за ним, боясь отстать и пропустить всё самое интересное, потянулись и все остальные.

В чистом поле перед Капищем остановилась процессия великая. Мужчина статный, в белое одет, на коне черном с золотой гривой впереди скачет, улыбка его сияет как солнце. За ним женщина в черном, с волосами как темная ночь, красивая как королева, на жеребце белом с пегой гривой. Потом невеста его, за красным покровом личико спрятала, на лошади белой как молоко. А вокруг как птички малые девушки-поневестицы вьются. Замыкают процессию два молодца статных на конях вороных, черных как ночь. Мало того, что похожи молодцы как две капли воды, так еще и одеты одинаково, в камзолы черные, серебром расшитые.

Приблизились гости, спешились, подошли к Ивану-царевичу.

– Ну, здрав буде, зятёк! – улыбнулся статный мужчина. Руку пожал, приобнял.

Женщина черноволосая в обе щеки расцеловала, сыном назвала. Близнецы по спине с обеих сторон хлопнули, чуть в пыль не свалили. Посетовали, что поздно узнали про свадьбу, на молодешник[13] Иванов не попали, не покуролесили.

Невесту девушки под руки ведут, цветастый подол пол метёт. Идет она шажками мелкими, будто лебедь плывет белая. Не сводит Иван-царевич глаз с невесты своей, любуется.

А новые родственники тем временем подошли к Царю-батюшке, подарки богатые принесли. Целый сундук пудовый[14] с каменьями драгоценными; ковер шелковый, еще краше, чем сама невеста ткала; саблю из стали звонкой с ножнами, богато изукрашенными – чтоб враги боялись. Берендей глаза выпучил, подарки пригрёб да отослал с нарочным во дворец – в сокровищницу прятать.

Стою я, ни жива, ни мертва, посреди поля, рядом с Капищем. Вокруг девушки-птички вьются, матушкой на время в человечков превращенные: то подол поправят, то одернут покров.

Родичи мои на самом рассвете появились, с первыми лучиками красна солнышка. Пожурила меня матушка, что хотела я без благословения родительского замуж идти, батюшка пыхтел что-то обидчивое, кощеичи по обыкновению изъяснялись хулительно, за что и схлопотали по шеям.

В общем, обрядили меня пуще прежнего. Бус на шею добавили, серьги с камнями самоцветными навесили. Башмачки, золотом расшитые, на ноги обули. К платью прицепили ещё две нижние юбки, благодаря чему я стала похожа на купчиху на сносях. Долго отбивалась. Сняли. Уф! Я аж умаялась…

Сели на коней, да к Капищу поехали. Ну их со всеми сборами, так и невеста опоздает! А матушка смеется, говорит, что жениху ждать полезно. Готовились, готовились, да и поехали, наконец! Вот только из-под покрова мне не видать ничего…

К Капищу подвезли, с коня сгрузили. Подвели к земле священной, да только тогда и сняли с меня покров, дали на жениха полюбоваться. Ай, хорош Ваня! Глаза зеленью блестят, коса по плечам струится. Камзол на нем белый с вышивкой красной, золоченой нитью. Плащ красный, шелковый, по канве золотом вышит. Но даже если б не так богато одет был – всё равно самым пригожим был бы!

Смотрит на меня жених, улыбается. В глазах задорные лучики пляшут.

– Снилась ты мне, Василиса, – говорит.

Тут то и растаяло сердечко девичье. Быстро-быстро забилось. Опустила я очи долу, зарделась как маков цвет, а всё одно – улыбка на устах так и горит.

Пробегал рядом царь Берендей, руку целовал, говорил, что самая красивая невеста у сынка его любимого, младшенького. Обряд начали волхвы, требу[15] от имени молодых принесли, дабы боги довольны остались. А я всё гляжу на Ванятку, не могу глаз отвести.

Одели на нас с Иваном венцы – на мужа золотой, а на невесту серебряный – да начали славления речи. Роду (ибо во Славу Его, Приплод Дающего, деется всё сие), Сварогу (Ковалю Небесному, Сковывателю Свадеб), Ладе (дабы хранила-оберегала молодых в их будущей семейной жизни, даруя им Лад да Любовь), Велесу (дабы жизнь молодых была богатой и изобильной) да Макоше (сплетающей Нити Судеб, водящей Долю и Недолю). А как закончили, улыбнулся мой жених, да начал свою речь:

– Лада моя Василиса, в присутствии Богов и Богинь Сварги и обоих наших родов я беру тебя в жены. Я разделяю с тобой свою жизнь, свою душу и свою судьбу, всё, что я имею – теперь и твое тоже. Я клянусь любить тебя, хранить тебе верность, заботиться о тебе и о детях, которых ты родишь мне, защищать тебя, наших детей и наш дом, делать все для того, чтобы ты гордилась своим мужем. Богатство, бедность, здоровье или болезнь не будут мне в этом помехой. Да будем мы вместе до самой смерти!

Плавно течет голос Ванюшин, чарует меня. Глядят на меня его очи зеленые, воли лишают. Люблю… И само собой вылетает из уст моих в ответ:

– Ладо мой Иван, в присутствии Богов и Богинь Сварги и обоих наших родов я беру тебя в мужья. Я разделяю с тобой свою жизнь, свою душу и свою судьбу, всё, что я имею – теперь и твое тоже. Я клянусь любить тебя, хранить тебе верность, заботиться о тебе и о наших детях, хранить наш домашний очаг и вести хозяйство, делать все для того, чтобы ты гордился своей женой. Богатство, бедность, здоровье или болезнь не будут мне в этом помехой.

Да будем мы вместе до самой смерти!

Расплакалась матушка, а батюшка хоть её и утешает, да и сам украдкой улыбается грустно. Кощеичи смотрят масляно, как коты довольные. А Берендей с дворней платочки достали и сморкаются – рядом послы заграничные, рукавом нос утирать ни-ни! Изворотись как хош, а державу не позорь!