Премилосерди отец и помощник сирым и вдовым, помилуй, за что вам воздаст сугубо Господь Бог и Божие Матер в сем в будущем веце и всей вашей высококняжеской фамилии, не погуби мене до конца имени своего ради. И кого давить такому превысокому лицу такого гада, и самая последняя креатура на земли, которого и червь и трава может с сего света лишить: нищ, сир, беззаступен, иностранец, наг, бос, алчен и жажден. Помилуй, заступник, и отец, и защититесь сиротам и вдовицам^{83}.

И так далее, и так далее. Подписано: «Вашего высококняжеской светлости сиры и беззаступны раб Абрам Петров».

Однако вскоре он посылает Меншикову письмо совсем иного рода, деловое, сухое:

Светлейший князь и премилостивый государь!

От вашей высококняжеской милости ордер, отпущенный ис Петергофа прошедшего месяца, майя от 28, получил я принять в Казане сего месяца 26 числа, по которому повелено мне указом Е. И. В. ис Казани ехать в Тоболск без всякого замедления для строения там крепости. А как оной ордер получу и отправлюсь — рапортовать в немедленном времени.

И хотя я в Казане порученного мне прежде дела не докончил, а только было начал исправлять, но по получени оного ордера более мешкать не стал и поехал ис Казани в Тоболск сего нижеписанного числа, о чем высококняжеской светлости донесши, остаюсь

вашего высококняжеской светлости

нижайши раб А. Петров^{84}.

Ну что ж, ссылка так ссылка. Однако, чтобы ехать, нужны деньги, а в них, как пишет Абрам княгине Волконской, старой соратнице и другу, «великая нужда». Среди прочего просит он ее «чтобы отписать как-нибудь поскорее к Ивану Черкасову, чтобы прислал ко мне в Сибирь поскорее деньги, которые я у него оставил…». Абрам понимает, что отныне он полностью во власти могущественного врага, Меншикова. Полное его уничтожение лишь отсрочено:

Государыня моя, княгиня А. П.

Доношу вам, что я еще получил ордер из Петербурга от князя М., при сем к вам копию посылаю, и сего числа в Сибирь в город Тобольск отъезжаю; может быть, еще там получу третий ордер, куда далее ехать; как изволят, я всюду готов ехать без всякой печали, кроме того, что меня лишили моих друзей, а что без всякой вины — тому радуюся… может быть, что я последнее имею честь к вам писать, что меня зашлют в какие пустые места, чтобы там уморить…^{85}

Подобные мрачные мысли, как мы уже знаем, вполне оправданы. Опальный инженер все же надеется на спасение. Его надежда — поддержка друзей, членов кружка. В том же письме княгине он пишет:

Такожде прошу в последнее вас, чтоб дать знак нашим друзьям, которые в Петербурге и в других местах, что я послан в Сибирь, в Тобольск, город, чтобы они сведомы были; особливо вас прошу, чтоб послать как ни есть копию с указа, приложенного при сем к нашему колокольчику, или Разговору Ивановичу[29], такожде Козлу Ивановичу[30], и Панталону[31]…

Меншиков же тем временем набирает силу: 25 мая его дочь, Марья Александровна Меншикова, официально обручена с юным императором. Свершилось то, чего Меншиков так давно и страстно добивался.

Абрам не знает, что кружка княгини Волконской более не существует. Друзья разосланы во все концы огромной империи. Сама княгиня находится под надзором в подмосковной деревне своего двоюродного брата Талызина. Семен Маврин, как и наш герой, послан Меншиковым с поручением в Сибирь. Иван Черкасов разжалован в секретари Синода и отослан в Москву «для переписи патриаршей ризницы». Пашкова и Бутурлина репрессии по непонятным причинам не затронули.

В конце месяца Абрам действительно выезжает из Казани. В Тобольск он прибывает через месяц, 30 июля. Там его и нагоняет подписанный Меншиковым указ, согласно которому из Тобольска он должен следовать далее — на китайскую границу. Строить укрепления в городке Селенгинске. В Тобольске, как и в Казани, Абрам также задерживается примерно на месяц. Видимо, он надеется дождаться денег из Петербурга: ведь ему не на что жить. Однако оттуда — ни ответа, ни привета. В итоге сам Долгорукий дает ему из губернаторской «рентереи». Он также рассказывает опальному инженеру, что друг его, Семен Маврин, также вскорости прибудет в Тобольск: получил назначение — командиром местного гарнизона. В конце августа инструкция Меншикова выполнена: Абрам отправляется в Томск.

Там он остается до ноября. Из Томска в четвертый уже раз пишет княгине, от которой так и не получил ответа ни на одно из предыдущих писем. Он, видимо, надеется дождаться от нее хоть малой весточки. Кроме того, в голову пришло такое соображение: «..мет виду такого, что я послан в ссылку, что можете рассмотреть по его [Меншикова] письму[32], я думаю, что его намерение только меня отдалить на несколько время, веселя моих приятелей. Понеже меня никуда не определил, как других, разве что впредь будет в письме к Михаиле Володимировичу [Долгорукову], по которому велел меня отправить на границу китайскую к Савве Рагузинскому для строения крепости Селенгинской, величает меня: лейб-гвардии от бомбардир-поручик А. Петров. Такоже и в письме, которое ко мне писано, сама изволишь усмотреть; в какой силе и как политично со мною поступает, ежели бы в ссылку, чего ему меня опасаться, прямо бы объявил, как другим»^{86}. Инженер наш не теряет надежды и на то, что высокие ходатайства лиц, которых он упоминает в письмах, помогут вернуть его из Сибири. Так, с этим письмом он пересылает послание царевне Анне Петровне, старшей дочери Петра, и просит саму княгиню ходатайствовать при возможности за него перед «цесаревной». Может, та сможет что-нибудь сделать для опального инженера? К тому же письму прилагает он послания и к другим влиятельным друзьям: Александру Борисовичу Бутурлину, любимцу Елизаветы Петровны, и Петру Спиридоновичу Сумарокову, тогда — камер-юнкеру при Анне Петровне. Однако к этому времени Меншиков уже избавился от одной претендентки на трон. Устроено так, что Анна Петровна и ее супруг, герцог Гольштейн-Готторпский, покинули пределы России.

А друзья Абрама — те, что до поры до времени сохранили свое положение, стараются сделать все, что в их силах для облегчения участи впавших в немилость. В Копенгагене, в Москве, в Петербурге — везде есть у Абрама доброжелатели, однако усилия их остаются втуне.

Тем временем капризная Фортуна начала поворачиваться лицом к пострадавшим от Меншикова. В начале сентября генералиссимус попадает в немилость. 10 сентября 1727 года он сослан в Ранненбург. Члены кружка Волконской, рассеянные свергнутым правителем по всей России, празднуют победу. Вот каким слогом сообщает эту новость Пашков в письме оберсе-кретарю Синода Черкасову: «У нас с Божией помощью все благополучно, и никаких страхов ни от кого нет, как было в бытность князя Меншикова. О суетной славе прегордого Голиафа, которого Бог всесильною десницею сокрушил, о том многие радости имеем, также и аз, многогрешный, славя Святую Троицу, пребываю без всякого страха».

Пашков и братья Бестужевы полны энтузиазма. Они верят, что при новой власти добьются возвращения опальных друзей. Но очень скоро приходит разочарование. Старую власть свергли, а новой еще нет. 4 октября 1727 года Пашков пишет Черкасову следующее: «Об Абраме и Семене Маврине прилежно стараюсь: каким бы случаем их взять, и кажется, что многие об них сожалеют, а говорить никто не хочет за повреждением ceбя…» А двумя неделями ранее в письме княгине Волконской: «Все проклятые злы на них как собаки, ныне у нас многие хотят быть первыми, а, как видим по их ревности бессовестной, не потеряют ли и последнего. Ныне у нас еще… постоянства нет, друг перед другом рвутся с великим повреждением, а по-видимому, нельзя найти для того, что у всех ревность без совести, от которых хотя что и ведаешь, только не всем веришь, а паче утверждаешься во всяком рассуждении своем и надежде состоишь Божией, одним словом сказать, что верность наша в уповании Божием; как видим и слышим, (император) изволяет милостиво упоминать про компанию нашу прежнюю, только от прежних неприятелей не можно свободного способа сыскать, как бы порядочно донесть; однако же, хотя и с трудом, только делаем сколько возможно»^{87}.