– Это из коктейль-бара, – объяснил Лазарус, перехватив взгляд Базиля. – Они очень добры ко мне, позволяют пользоваться их туалетом, а сам бармен часто угощает меня бутербродами. Видите ли, я здесь не живу В городе у меня есть комнатушка. Когда-то в молодости у меня был фургон, но все мои клиенты в этом районе – это люди, связанные с театром, и когда я постарел, то подумал: «Почему бы не завести мастерскую и не оставаться постоянно на одном месте?» Тогда я продал фургон и вот – работаю теперь здесь.

– Вам повезло. Вы нашли неплохое местечко! – одобрительно сказал Базиль.

– Эту хибару для меня построил Сэм Мильхау. Когда он привез сюда свой Королевский театр. Он когда-то дружил с моим отцом в Кодене, где родились мои предки, те времена я тоже был актером. Однажды в Варшаве даже играл «Гамлета»… по-польски. Но теперь… Теперь почти нищий. Но все же здесь лучше, чем в доме престарелых актеров. Я свободен и независим. Я зарабатываю немного, но Сэм отдал мне эту развалюху бесплатно, и я не плачу за нее ни гроша. Кроме того, у меня есть работа, я в курсе всех театральных сплетен. Ведь мои клиенты – это люди театра. А когда их нет, то я прибегаю помощи собственного тенора и развлекаюсь, как могу.

Улыбаясь, он повернулся к клетке. Сделанная из медной проволоки, она была чистой и просторной. Там внутри находились две обычные жердочки и качающаяся маленькая трапеция, обычная маленькая фарфоровая чашечка с водой, другая с просом и немного косточек для сохранения у птички остроты клюва.

Маленькие, словно две черные пуговки, глазки смотрели на Базиля из комочка желтых перьев. Хрупкие розовые коготки обхватили большую жердочку.

– Она сейчас дремлет, – сказал Лазарус. – Но ранним утром, при восходе солнца, она прелестна. Она замечательно поет, даже подражает радио, когда я включаю приемник. Она всегда подключается, когда я «ловлю» Баха, но ей не нравится современная музыка.

– Птичка со вкусом, – пошутил Базиль. – Как ее зовут?

– Дикки.

Это имя не понравилось Базилю.

– Вчера вечером, проходя возле вашего окна, я случайно заглянул в него. Но птички вашей не видел. Она была здесь?

– Да, но я накрыл клетку куском мешковины, чтобы дать ей возможность спокойно поспать от заката до восхода солнца. Я всегда так делаю, когда мне приходится работать с лампой.

– А почему вы держите канарейку здесь, а не дома?

– Мой «дом» – это просто одна маленькая комната, выходящая окнами во двор, куда не попадает солнце. Я там только ночую, а Дикки должна спать здесь, чтобы песней встречать солнце. Мне никогда и в голову не приходило, что кто-то может проникнуть сюда и причинить ей вред.

– Судя по всему, очень удобная клетка, – заметил Базиль. – Не можете ли вы объяснить, зачем нужно было выпускать канарейку из такой хорошей и удобной клетки?

– Понятия не имею, – чистосердечно признался Лазарус, – я сам был крайне озадачен этим происшествием.

– Вы уверены, что здесь ничего не было украдено?

– В мастерской нет ничего ценного, ничего, кроме радиоприемника. Как видите, он на месте. Больше я ничего обнаружил. Даже по внешнему виду моей хибары можно заключить, что красть здесь нечего.

Птичка проснулась. Она вскочила на трапецию и начала мягко раскачиваться взад-вперед, словно маленькие маятник.

– Чик-чирик? – спросила она что-то на своем языке

– Привет, Дикки, – ответил Лазарус.

– Чик-чирик! – повторила птичка, имитируя голос Лазаруса словно хотела сказать: «Всем привет!»

Базиль внимательно посмотрел на точильный станок.

– Как вы считаете, мог ли кто-нибудь воспользоваться вашим точильным кругом, чтобы наточить что-нибудь, ну скажем, нож?

Лазаруса вопрос озадачил, и, казалось, он никак не мог найти на него ответа.

– Вполне возможно. Откровенно говоря, я об этом не думал. В таком случае я более тщательно обследовал бы точильный камень, когда впервые обнаружил следы злоумышленника. Теперь, конечно, слишком поздно. Но для чего идти на риск, взламывать мастерскую? Только для того, чтобы наточить нож? Я беру за услуги недорого.

– Предположим, что этот человек не хотел иметь свидетелей, видевших у него нож.

– Ах вот что. Но теперь мы этого уже никогда не узнаем, – сказал Лазарус, улыбнувшись птичке. – Только вот Дикки может подсказать нам, кто был этот взломщик, но она молчит. Приходите в канун Рождества ровно в полночь, когда, по поверью, все животные и птицы разговаривают на человечьем языке.

Стоя перед клеткой, Лазарус насвистывал первые такты «Неоконченной симфонии». Дикки уловила мелодию и повторила ее. Затем она добавила пару трелей от себя лично и самозабвенно отправилась блуждать в лабиринтах собственной музыкальной импровизации.

– Скажите, а можно ли на вашем станке наточить скальпель?

– Я начинаю понимать вас, доктор Уиллинг. – Никто на свете не выглядел мудрее старого Лазаруса, когда лицо его озаряла улыбка. – Вы считаете, что взлом моей мастерской и вчерашнее происшествие в театре как-то связаны друг с другом?

– Нам только известно, что скальпель был где-то заточен. Он принадлежал Роднею Тейту, а тот утверждает, что еще несколько дней назад инструмент был совершено тупой.

– Послушайте, но ведь убийца мог купить уже наточенный хирургический нож, – лицо Лазаруса стало серьезнее.

– И тем самым оставить по себе память в магазине.

– Он мог наточить его в другой мастерской, далеко отсюда, в каком-нибудь пригороде или даже в другом городе.

– И вновь оставить следы сделки, что непременно случилось бы, даже если бы он купил точильный станок. Обычный маленький кухонный точильный камень здесь не годится. Скальпель – инструмент очень деликатный, да и довольно внушительных размеров.

– Но как могла бы полиция напасть на след осуществленной где-то покупки точильного колеса?

– На этом они, дорогой Лазарус, собаку съели. Во-первых, их много, они все отлично натасканы, тренированы, целеустремленны и обладают бесконечным терпением. Они опросили бы каждого хозяина мастерской, которая продает точильный инструмент в радиусе нескольких миль, если бы были уверены, что только такой способ позволит им отыскать убийцу. Нам также не известно, наточил ли он свой скальпель именно здесь. Нам только известно, что взломщик освободил канарейку. Если бы не Дикки, то о нем бы не появилось ни строчки в газете. Все это происшествие привлекло так мало внимания, что его можно было бы вообще не связывать с убийством в театре.

– Да, если бы не Дикки, то я, наверное, никогда бы не догадался, что кто-то проник в мастерскую, и никогда не сообщил бы об этом в полицию, – согласился с Базилем Лазарус. – Только после того, как я увидел Дикки, летающую по мастерской, я заметил, что задвижка в окне сломана, и понял, что кто-то побывал здесь, внутри.

– Этот факт представляет дело в более любопытном аспекте, – сказал, нахмурившись, Базиль. – А не мог ли ветер открыть окно, а затем и дверцу клетки?

– Окно, конечно, мог, но не дверцу клетки. Попробуйте-ка сделать это сами…

Дикки затрепыхала крылышками и забилась в дальний угол клетки, заметив незнакомое лицо, приближавшееся к ней. Базиль потянул на себя дверцу, и она поддалась, но для этого пришлось затратить определенное усилие. Маленькая задвижка плотно закрывала клетку.

– Нет, это не ветер, – сказал Базиль, закрывая дверцу. – А вы уверены, что закрыли ее накануне вечером пред уходом из мастерской?

– Да, я очень хорошо помню. У Дикки выпало перышко и попало в петельку дверцы. Я его вытащил оттуда аккуратно закрыл клетку.

Базиль еще раз осмотрел всю мастерскую.

– Когда вы вчера впервые вошли сюда, вы не заметили ничего настораживающего?

– Абсолютно ничего, – ответил Лазарус. – Только одно: очевидно, это дело рук человека, хорошо знающе этот район, так как только люди из этого района знают где находится моя мастерская.

– К сожалению, все наши подозреваемые хорошо знают этот район, так что эта деталь нам не поможет. Значит вы не располагаете никаким «ключом» к опознанию злоумышленника? – вздохнул с огорчением Базиль.