– Как удался ей этот замечательный жест, когда она сжимала двумя руками горло. Нужно его запомнить. Вдруг придется сыграть какую-нибудь роль, требующую выражения именно таких эмоций. Я непременно его использую.

– Ну а что, по-вашему, выражает этот жест? – спросил Базиль.

Казалось, на какое-то мгновение этот вопрос озадачил Леонарда. Но он тут же спохватился и ответил:

– Как что? Страх, конечно.

Они спустились в холл нижнего этажа. Служанка-мулатка принесла шляпы и открыла перед ними двери.

– Превосходный домик, – ворковал Леонард, когда они спускались по ступенькам крыльца. – Мне кажется маленький домик обладает неизъяснимой прелестью, особенно если он находится в огромном городе, – весь в роскошном убранстве, продуманном до последней детали, но все просто в крошечном масштабе! И в таком гнездышке обязательно должна суетиться очаровательная женщина, подобно бриллианту в плюшевой коробке!

– Конечно, дом замечательный, – согласился Базиль. – Но его владелица явно не принадлежит к людям, которые обладают мировоззрением простого бюргера.

Громкий хриплый смех Леонарда просто прогремел на Бикмен Плейс.

– Вас, доктор, не должно смущать хвастовство наоборот, столь свойственное Ванде.

– Хвастовство наоборот?

– Да, как же еще назвать это? Разве вы не заметили, как она набирала очки в свою пользу, хотя якобы все осуждала и отрицала? Соболь не норка, два дома в Нью-Йорке, вилла во Флориде, огромный рой домашней прислуги и т. д. Разве могла бы она рассказать вам больше, если бы она действительно все выставляла напоказ, а не осуждала? Теперь вы отлично видите: роскошь – это и есть смысл всей жизни Ванды. Много лет тому назад, еще будучи ребенком, ей пришлось немало пострадать из-за отсутствия комфорта и даже просто всего необходимого, и она до сих пор старается преодолеть в себе противный озноб, охватывающий ее при воспоминании о прежней своей бедности. Когда она впервые приехала в Нью-Йорк зеленой, неопытной девушкой из какого-то фабричного городка, она очень скоро научилась совершенно открыто восхищаться всем тем, что блестит.

– Как долго вы ее знали?

– С тех пор, как она поступила в одну из трупп Сэма Мильхау.

Это воспоминание вызвало у Леонарда мягкую, почти сентиментальную улыбку.

– В те времена она была обычной беспризорной девчонкой, сорванцом типа французского «гамэна». Но в ней было что-то привлекательное – черноволосая, желтоглазая, этакий брошенный на улице милый котенок, драчунья, смелая, отважная, пускающая в ход немедленно при случае все: ноги, руки, зубы, ногти. Тогда она мне нравилась больше, чем сейчас. Тогда она была настоящей. Конечно, в ней кое-что от этого еще сохранилось, но все настоящие чувства спрятаны у нее глубоко под слоем эгоизма. Мне кажется, в этом виновата не только она одна. Мы все благословляем создателя на небесах, как и создателя внутри самого себя. Ее эгоизм – это профессиональное заболевание, всех людей взлетевших на гребне успеха. Ванда всегда подчеркивает в тысяче мелочей – она может взять из вазы самую большую конфету или разговаривать об убийстве так, как вы только что слышали. Вы заметили, как сказала, что убийство было совершено ради того, чтобы доставить ей неприятности, задеть ее чувства и погубить ее карьеру? Что убийца насмехался над ней, вышучивая ее, планируя свое преступление так, чтобы заставить ее порыдать над смертью сценического любовника, который и на самом деле был ее любовником, чтобы она убивалась и обнимала якобы умершего человека, который на самом деле был мертв? Вероятно, убийца даже и не думал о ней. Но она переносит все на свете лишь в плоскость собственной личности. Вряд ли она вообще любила Ингелоу. 0ц был для нее простой сосунок, которого кто-то убил. Самое главное в этом убийстве – это те последствия, которые оно будет иметь для Ванды Морли, ее репутации, ее богатства, ее будущего.

– Вы, должно быть, довольно долго простояли там, за окном, прежде чем обнаружить себя? – заметил Базиль.

– Ваша беседа была настолько интересной, что, честно говоря, не хотелось вас перебивать, – ответил Леонард.

На Мэдисон-авеню они расстались. Леонард пошел в западную часть города, к театру. Базиль зашел в ближайший отель, нашел телефонную будку. Набрал номер инспектора Фойла.

– Вам удалось напасть на след Владимира?

– Пока ничего обнадеживающего, – резко и сухо ответил Фойл. – Один из журналистов утверждает, что лицо Владимира ему знакомо, но он никак не может вспомнить, где его видел. Он теперь «прочесывает» морги, я имею в виду списки людей, находящихся в морге.

– Пусть поищет на букву «И» – Ингелоу, Джон.

– Кто он такой?

– Инженер, молод, большое состояние. Только что вернулся из Панамы. Связан с военным бизнесом. Два дома в Нью-Йорке, один в Филадельфии, неподалеку, в Фаннингтон Вэлли. Его жена может опознать труп. Она сейчас может находиться в нью-йоркской квартире. Вчера она была за сценой. Я не знал, что она там, но видел, как она вышла из алькова и прошла по сцене за кулисы как раз перед поднятием занавеса.

– А Владимир, то есть Ингелоу, уже был там, в алькове?

– Не знаю. Вполне возможно.

Фойл присвистнул.

– Кто еще, кроме вас, видел, как она оттуда выходила?

– Адеан и другие актеры, игравшие слуг Владимира уже в это время были на сцене. Даже если они и не знали, кто она такая, они не могли не заметить ее броского платья – черно-белое с диагональными линиями. Есть какие-нибудь сведения от Ламберта, которому поручили заняться ножом?

– Он прибудет ко мне в кабинет завтра, около пяти вечера. Приходите и вы. Он уверяет, что у него есть кое-что интересное.

Глава седьмая

ХАРАКТЕРНАЯ РОЛЬ

Ресторан «Капри» находился на 44-й Западной улице. Проходя мимо Королевского театра, Базиль внимательно оглядел пожарную лестницу с правой стороны. Интересно, хватило бы у него мужества взобраться на нее вчера вечером, если бы он видел раньше, как высоко она уходит вверх, под самую крышу?

Вчера вечером Базиль предполагал, что в этот переулок можно было войти только со стороны 44-й улицы. Теперь он осознал, что существует еще по крайней мере пять способов, чтобы проникнуть сюда и улизнуть отсюда, – две пожарные лестницы двух театров, их соответствующие служебные входы, а также кухонная дверь коктейль-бара.

Легкий шум привлек внимание Базиля к развалюхе, стоявшей как раз посередине тупика. Какой-то человек только что вышел оттуда на улицу и старался поплотнее прикрыть дверь, преодолевая сопротивление ветра. Базиль подошел к нему.

– Мистер Лазарус? – спросил он.

– Да. Что вам угодно?

Мужчина искоса его разглядывал. Как однажды сказал Франсуа Вийон, он был «маленький, старенький и беленький». Он обладал удивительно зычным, хорошо поставленным голосом, голосом актера.

– Мое имя Уиллинг. Я прочитал в газетах кое-что о грабителе, который пробрался в вашу мастерскую.

– Да, я слушаю, – ответил Лазарус, стараясь сохранить полное безразличие.

– Вот хотел поинтересоваться. Из газет я узнал, что грабитель ничего не украл. Только выпустил из клетки канарейку. Но, как известно, газетные сообщения отличаются крайней неаккуратностью и спешкой. Действительно все было так, как они сообщили? Или же репортеры постарались приукрасить историю?

Лазарус помолчал с минуту, а потом спросил:

– Вы что, из полиции?

– Нет. Я просто приписан к штату окружного прокурора. Но это неофициальный разговор, просто я любопытен.

– Ах, вон оно что, – проговорил Лазарус, несколько смягчая свою настороженность. – После того, что произошло в театре, я считал, что никто более не станет интересоваться взломом моей мастерской. Все случилось именно так, как было сообщено в газетах. Насколько мне известно, он ничего не украл. Только выпустил на волю канарейку.

– Можно на нее взглянуть?

– Пожалуйста.

Лазарус отпер дверь, которую только что закрыл. Мастерская была настолько крохотной, что в ней с трудом могли находиться одновременно два взрослых человека, точильный станок и стул перед ним. На полках кучами лежали ножницы, ножи, пилы, все с тупыми лезвиями многие из них покрытые ржавчиной. Кроме того, там еще был переносной радиоприемник, керосиновая лампа, стакан и кувшин с водой.