– В первый или во второй раз?

– И в тот, и в другой.

– Но ведь в этом случае он был заколот в начале первого акта, и только один человек приближался к нему в первом акте до вас?

Ее золотистые глаза, лицо исказил ужас.

– Боже, что я сказала! Несчастный Леонард никогда не пошел бы на это. Просто смешно. Какой может быть у него мотив? Во всей труппе только одна я знала Джона. Если об этом станет известно полиции, то она непременно заявит, что я – единственный человек, имеющий какой-то мотив для убийства. Вот почему я солгала вчера вечером, отрекаясь от знакомства с ним. Просто из чувства самосохранения.

– Но ведь существуют и другие возможности… Например, Маргарет Ингелоу.

– Но ее не было на сцене!

– Да, ее действительно там не было до начала спектакля. Но ее видели, когда она покидала альков и прошла по сцене за несколько минут до поднятия занавеса. Вероятно, она вышла оттуда до того, как Владимир вошел, но была единственным человеком, вступившим в спальню до того, как Греч открыл на сцене двустворчатую дверь.

Рот Ванды искривила усмешка.

– Итак, нас уже четверо. Леонард, Род, Сорока и я! Может, это ее рук дело…

Базиль отметил, что Ванда предпочитала называть Маргарет не сокращенным дружеским Марго, а ироничным, язвительным прозвищем Сорока.

– Джон мог умирать или лежать мертвым на протяжении всего первого акта, и никто из нас даже не догадался о разыгравшейся трагедии. Какой ужас!

– Вы уверены, что никто, ни один человек в труппе не знал в лицо Ингелоу?

– Не знаю. – Она заломила руки жестом полного отчаяния. – Мы должны были действовать с максимальной осторожностью, пока не добьемся согласия его супруги на развод. Ни он, ни я не желали громкого скандала, а с Сорокой не так все просто. Она меня ненавидит, так как во многом сама виновата в нашей связи – ведь она сама представила меня ему! Сорока была без ума от сцены, и на этой почве мы сошлись. Джон не увлекался театром и никого не знал из театрального мира до встречи со мной. Конечно, Джон дал денег на постановку «Федоры», но переговоры с Сэмом Мильхау вела я сама. Джон до вчерашнего дня ни разу не был в нашем театре, и, насколько мне известно, никто не знал его в лицо. Он только что вернулся из Панамы, и я случайно рассказала ему старую байку о том, как друзья Сары Бернар играли роль Владимира. Он подумал, что будет презабавно сделать то же самое. Конечно, учитывая все обстоятельства, это было безрассудством с его стороны, мальчишеской выходкой, но мы были уверены, что никто не узнает его, загримированного под труп, а всякий риск для него был простым развлечением, забавой, отвагой. Он был настоящий сорвиголова! Вы бы видели, как он гарцевал на диких, необъезженных лошадях!

– При каких обстоятельствах вы услышали старую легенду о том, что Бернар заставила играть роль Владимира самого Эдуарда VII? – спросил Базиль.

– Ах, да не помню. Кажется, от Сеймура Хатчинса, который играл Сириекса вчера вечером. Вы считаете, что вся эта история была разыграна вновь преднамеренно?

– Вполне возможно. Полина рассказала мне вчера, что вам доставляет огромное удовольствие отождествлять себя постоянно с этой великой французской актрисой, что из-за нее вы возрождаете давно забытые пьесы и даже имитируете все ее слабые стороны. Вполне вероятно, что вы могли попросить Ингелоу сыграть роль Владимира, когда услышали об этой старой басне. А это и предоставило убийце возможность совершить свое дело.

– Но Хатчинс никогда бы этого не сделал!

– Возможно, что напоминание о всей этой истории исходило непосредственно от самого Хатчинса. Он мог услышать это из вторых, а то и третьих уст.

– Какой ужас!

– Почему вы утверждаете, что все «надеялись», что вы убили Владимира?

– Я чувствовала это, находясь вчера в театре. Это и напугало меня. Из-за этого страха я и не созналась в том, что знаю убитого. Вы просто не можете себе представить, как все окружающие меня ненавидят! Даже Род иногда с открытой неприязнью относится ко мне как к звезде театра, так как он таковой не является. А Леонарду не нравится играть вторую скрипку после Рода. Конечно, Леонард – несравненно лучше как актер, но он проболел целый год, а я не могла долго сохранять для него вакансию моего главного партнера, надеясь на его скорое выздоровление. А Сорока ненавидит меня потому, что знает о наших планах женитьбы. Ведь я собиралась выйти замуж за Джона… Теперь вы понимаете, что, независимо от того, кто его убил и в какое точно время, он был либо уже мертвым, либо умирал тогда, когда я рыдала над ним и заламывала руки в конце первого акта? Потому что после этой сцены к нему, уже никто не подходил. Неужели вам не ясно, что за ужасный, злобный поступок был тем самым совершен? Кто бы ни был убийца – он или она, – все они втихомолку издевались надо мной, заставив меня пройти через унижения этой сцены вымышленного горя, испытываемого из-за вымышленного любовника, в то время, когда он на самом деле был моим любовником и был на самом деле мертв, а я ничего об этом не знала? Какой недоброжелательный, злобный поступок, совершенный ради того, чтобы досадить мне и моему Джону. Это настолько же чудовищно, как и та старая известная французская история, когда один злодей заложил кирпичами вход в чулан, Делая при этом вид, что ему ничего не известно о том, Что там прячется любовник его жены.

– Значит, вы подозреваете Роднея Тейта?

Она широко раскрыла глаза.

– Но ведь он не мой муж!

– Но он, вероятно, хотел им стать?

Ванда сразу похорошела, на лице у нее появилось довольное выражение кошечки, которую гладят.

– Род, конечно, влюблен в меня… – прошептала она. – Но ведь он еще совсем мальчик.

Базиля заинтересовало такое признание.

– Вы действительно уверены, что он в вас влюблен?

– Видите ли, он постоянно преследует меня. Иногда он крайне назойлив и его поведение становится невыносимо. Да плюс все эти сообщения в газетах и журналах о наших взаимоотношениях! Джону это очень не нравилось но что я могла поделать? Как вы считаете? Да, я знаю, что в книгах, написанных писателями-мужчинами, всегда женщины несут ответственность за то, что в них влюбляются мужчины. Но в реальной жизни ни одна женщина не в силах заставить кого-то полюбить, если он того не хочет. Вот вы, например, не можете загипнотизировать человека, если он этого не желает? Мне кажется, и сам Род должен признаться, что я его никогда ни в чем не поощряла.

– Мог ли Род испытывать ревность к Джону Ингелоу? – спросил Базиль.

– Он вообще ничего не знал о Джоне. И разве можно представить Рода убийцей? Я лично не могу, а вы?

Пожав еще раз недоуменно плечами, Ванда вновь принялась за свои булочки с маслом и медом.

– Я никого, в частности, не подозреваю, доктор Уиллинг, но я уверена, что убийца – это человек, глубоко меня ненавидящий, что он все заранее рассчитал, чтобы побольнее уязвить меня, а заодно убить и Джона.

– Мог ли Родней каким-то образом узнать, что вы собираетесь замуж за Ингелоу?

– Видите ли, если люди подслушивают у дверей, заглядывают в замочные скважины, окна, то они, конечно, могут кое-что увидеть. Иначе для чего все эти ухищрения?

– Род был в этом замешан?

– Никогда, но он мог что-то узнать в припадке ревности…

– Удивительно, мисс Морли, что, несмотря на все сказанное здесь вами, вы все же удерживали Роднея возле себя, в своей компании.

– Контракты не нарушаются с такой легкостью. Задолго до того, как Род начал испытывать эту глупую страсть ко мне, мы оба подписали у Сэма контракт, по которому должны играть несколько месяцев главные роли в пьесе Сарду «Федора». Сэм был очень благодарен Роду за то, что он взялся играть сразу две роли, свою и роль Леонарда, когда в Чикаго Леонард по неосторожности наехал на этого бедного ребенка и…

Ванда осеклась, заметив на лице Базиля откровенное изумление.

– Я считал, что Леонард Мартин оставил труппу в Чикаго, так как внезапно заболел, не так ли?