– Может, и не совсем так, но во всяком случае я не глупее твоего Теодора, – отрубил Герберт. – Такого нельзя и близко подпускать к Чипу, сразу все испортит.

– Ты по-прежнему считаешь, что этот заморыш, кандидат в покойники, замешан в афере с «Сикурами»?

– А что, по-твоему, мы таскаем в этих пачках? Размером с пивную бочку, а поднять можно двумя пальчиками.

– Тогда скажи: что тяжелее – килограмм свинца или кило пуха?

– Кончай трепаться! Там были пустые ящики от транзисторов – тоненькие пластмассовые стенки и воздух.

– Так, по-твоему, за ниточки дергает Чип?

– И никто другой! Видала, как он живет? Всего этого не накупишь на башли от жвачки, сигарет или другой муры. Мы всемером три месяца ишачим, а сколотили только на часишки. На антенну пришлось брать взаймы у Жандармамы.

– Чип ведь работает…

– Пожарником. Мои предки врачами вкалывают – а что имеют? Ну, принесут домой цветов пучочек или коробку конфет. А чтоб на машину заработать, так где там. Чужого здоровья не стыришь и налево втридорога не пустишь…

Впервые Герберт обмолвился о своей домашней жизни. Райта теперь вспомнила, что однажды на общем родительском собрании видела мать Герберта – еще довольно молодую близорукую брюнетку, которая пришла прямо с дежурства на «скорой», не сняв даже белого халата, и побыла совсем недолго. Райта понимала, почему Герберт, не отличавшийся ни особой храбростью, ни физической силой, среди «бизнесменов» пользовался почти таким же авторитетом, как Мексиканец Джо, – нормальные домашние условия придавали дополнительную вескость всему, что он говорил. Мексиканцу терять было нечего – это знали все. Но если за какое-нибудь предложение голосовал и Герберт, это означало, что игра определенно стоила свеч.

На сей раз Мексиканец Джо не хотел подпадать под влияние друга. Потерять такой источник доходов? Чистое безумие! Только что придя и выслушав рассуждения Герберта, он, достойным главаря жестом, стукнул по столу кулаком.

– Чего суетесь не в свое дело? Пускай тузы сами разбираются!

– А потом притянут и нас, как подручных и соучастников? – возразил Герберт.

– Мы жертвы махинации и юные друзья милиции. Никто нас не заставляет шпионить за Чипом. Никогда не подпиливай сук, на котором сидишь… А мы сидим совсем даже неплохо, верно? А с милицией, как с липучкой для мух: если тебя раз взяли на учет, то отвертеться от них трудно, лапка или крылышко обязательно приклеится навсегда – им ведь тоже свой план выполнять надо. Если заведут дело на Чипа, то быстро его не прикроют. Они уж найдут к чему прицепиться! Не получится с «Сикурами», пришьют спекуляцию контрабандой.

– Он, наверно, деньгу лопатой гребет, раз может отваливать нам постольку, – сказала Кобра.

– Нигде не написано, сколько человеку можно зарабатывать. Месяц назад на базаре торговали молодой картошкой по три рубля кило. Хочешь – гони монету, не хочешь – покупай по гривеннику старую, проросшую. И никто из тузов туда даже близко не подходил. Чип со своим товаром тоже никого за глотку не хватает. Кури себе на здоровье «Приму» и будь счастлив. А если любишь американский дымок, раскошеливайся!

– Нашел, чего сравнивать! – вспылил Герберт Третий. – Люди, торгующие картошкой или клубникой, ее вырастили. Знаешь, сколько это требует труда?

– Знаю, сам из деревни. Но Чип никакой не преступник, он честный коммерсант, такой же бизнесмен, как мы, только размах пошире. И никого не надувает. Я еще не слыхал, чтобы он всучил полпачки сигарет вместо целой или зонтик, который не раскрывается…

– Или японский приемник с латвийской начинкой, – дополнил в тон Мексиканцу Джо Герберт. – Но я в этом убежден, и никто мне не запретит удостовериться. Думаешь, я собираюсь сразу напустить на Чипа Жандармаму со всем ее семейством? Нет, сперва я сам попробую вывести его на чистую воду. Только поэтому я и согласился торговать его товаром вразнос.

– Я тебе помогу, у меня есть практика, – предложила свои услуги Кобра.

– Ладно, – согласился и Мексиканец Джо. – Но уговор такой: в милицию пойдем только все вместе.

После ночи, проведенной в милиции, у Эмиля Мендериса был настолько жалкий вид, что Янис Селецкис достал из стола бритву «Спутник».

– Может, побреетесь?

Задержанный отмахнулся, как бы желая этим показать, что в данный момент у него есть заботы поважнее. Однако сразу же спохватился – как бы этот жест не восприняли, как признание вины, и с вызовом в голосе сообщил:

– Дома побреюсь. Привык к безопасной.

Это было последнее выражение протеста в разговоре, который затем длился три часа. Правда, вопросы и ответы заняли примерно половину всего времени, остальное ушло на подробную, слово в слово, запись показаний Мендериса, поскольку в Вентспилсе еще не пользовались такими вспомогательными техсредствами, как магнитофон или пишущая машинка.

Не исключено, что накануне вечером старший инспектор в самом деле сразу завалился на боковую; если так, то сегодня он должен был подняться с первыми петухами, поскольку к повторному допросу был в полной боевой готовности. На письменном столе были выставлены пять «Сикур», полученных от покупателей, не ведавших о том, что их облапошили. Отвинченные задние стенки приемников обнажали детали «Дзинтара». Рядом с приемниками лежали квитанции и ярлыки, и на каждом документе красовалась собственноручная подпись приемщика Эмиля Мендериса. Три приемника принесла в скупку Ева Микельсоне, два – Артур Румбиниек. Это подтверждалось номерами их потерянных паспортов. Чуть поодаль внимание Яункална привлекла еще одна «Сикура». У нее задняя стенка корпуса тоже была снята, открывая взгляду выштампованную на шасси эмблему, знак Р и слова «Made in Japan». Этот приемник был принят на комиссию, а не приобретен в порядке скупки; подпись Гринцитиса на товарном ярлыке свидетельствовала о том, что он в первый вторник месяца самолично проверил документы владельца «Сикуры» Андрея Егорова.

– Я вас не спрашиваю, гражданин Мендерис, хорошо ли вы спали, – Селецкис больше не разыгрывал из себя чуткого собеседника. – Я хотел бы узнать, хорошо ли вы все продумали.

– Всю ночь думал, – тотчас отозвался Мендерис, – каждый час всей своей жизни вспомянул. Я из этого оружия ни в кого не стрелял. А эта несчастная десятка… Собирался отдать Гунтису при первой же возможности, но он как в воду канул.

– Ладно, с этим покуда обождем. И ваши похождения в Ужаве сегодня перемывать не станем. Меня интересуют ваши махинации со скупленными «Сикурами».

– В чем виноват, того отрицать не собираюсь, – развел руками Мендерис. – Я еще в субботу сказал инспектору Яункалну, что магазин возместит ему убытки. Если вы считаете, что так будет лучше, могу и из своего кармана заплатить.

– Так и запишем: «Принимаю на себя ответственность за то, что транзисторный радиоприемник «Сикура» с товарным ярлыком № 1954/74 продан за сто пятьдесят рублей как японское изделие, хотя в нем находились детали приемника «Дзинтар», изготовленного в Риге». Так? Правильно?

Эмиль Мендерис тяжко вздохнул, но ничего не сказал. Казалось, сейчас его волнует только один вопрос: как бы поскорее выбраться отсюда с не слишком подмоченной репутацией законного супруга.

– Первый шаг всегда самый трудный, – подбодрил его Селецкис. – Вы не припомните, сколько продали таких поддельных «Сикур»? Сбывали их только в Вентспилсе или в других местах тоже?

– Не понимаю. Разве были еще такие недоразумения?

– Боюсь, «недоразумение» – не совсем подходящий юридический термин для данного случая. – Селецкис усмехнулся. – Но это пускай уж суд подбирает название… Тут, к примеру, есть еще пять экземпляров. Вы ведь не станете оспаривать, что эти подписи – ваши?

– Мои, – подтвердил Мендерис. – Но я же вчера сказал, что оставлял директору подписанные бланки, чтобы магазин мог работать и по понедельникам.

– Помню, помню. К вашему каждому слову здесь прислушивается чуткое ухо… Беда только в том, что директор эти приемники не принимал, никогда в глаза не видел людей, их продававших и выдававших себя за Микельсоне или Румбиниека. Все шло, как в сказке: по воскресеньям «Сикур» в магазине еще не было, во вторник с утра они уже оказывались на прилавке…