– Вот здорово, что пришла, мой актив опять прибыл не весь! – воскликнула Ева. – Поможешь мне провести экскурсию.

Она не выказала ни малейшего удивления, как если бы рассталась с Расмой всего неделю назад и заранее договорилась о встрече.

– Да что ты! Я сама всего второй раз в жизни в Вентспилсе, – чмокнув подругу в щеку, запротестовала Расма.

– Ничего! Поедешь с нами как экскурсант и будешь крепить дружбу между народами умными вопросами и восторженными воплями. Я посажу тебя рядом с боцманом-итальянцем, он сносно говорит по-французски… Да, вот так я тут и кручусь – покоя нет ни утром, ни вечером. Если этим летом мне не дадут отпуска – осенью ноги протяну, вот увидишь.

Бросив взгляд на Еву, Расма поняла, что оснований для серьезного беспокойства о здоровье тем не менее нет.

– А как у тебя с так называемой личной жизнью? Мне говорили, ты приплыла в тихую гавань супружества?

– Думаешь, это было просто? Нет, я не имею в виду жениха найти, их тут пруд пруди, а саму свадьбу. Я тут выкинула номер. А мой избранник ревнив как черт – они, моряки, все такие. Мотаются по белу свету, а про нас думают невесть что… Пошли, кофе выпьем. Я тебе расскажу, это чистый детектив… Ты пьешь этот коричневый безразмерный порошок?

Спустя несколько минут в чашках на маленьком столе дымился растворимый кофе. И Ева Лукстынь, забыв про иностранных моряков и все еще не явившихся активистов клуба, принялась с увлечением рассказывать. Впечатление было такое, будто все эти месяцы она только и поджидала Расму, чтобы иметь возможность наконец поведать кому-то свою тайну, и поэтому говорила с явным наслаждением.

– У меня тут жизнь – не соскучишься, ты сама в этом убедишься, когда начнешь работать в нашем клубе; поклонников и танцулек скорее чересчур много, чем мало, и если тебе еще доставляет удовольствие съесть мороженое, выкурить сигарету и пропустить рюмочку – то я тебе скажу!.. Но нельзя же из-за этого забывать старых друзей? Еще начнут говорить, что, мол, загордилась. Так я однажды закатилась на именины к школьной подруге Сильве. Она теперь живет в Ужаве и работает в аптеке. Не потому, что такая уж она мне близкая подруга, но просто неловко было отказаться. Очень скоро мне пришлось горько пожалеть: там собрались, наверно, самые завзятые кутилы со всего района и без конца несли всякую пошлятину. Да и с Сильвой больше не могла я найти общего языка, она еще до начала вечеринки как следует выпила. И представь себе, это к тому же было нечто вроде смотрин. Ты полюбовалась бы на отца ее внебрачного дитяти! Я на ее месте скорее положила бы к себе в постель жабу, чем такого – ни рыба ни мясо. Я решила уйти по-английски, улизнуть незаметно. А ко мне стал клеиться один из гостей, такой скользкий тип, словно угорь. Хорошо еще, что он хоть на ногах крепко держался. Все-таки лучше, чем одной через лес бежать на станцию. На дворе осень, темно, как в бутылке от Рижского бальзама. Мой провожатый сперва был вполне джентльмен, взял за локоток, потом стал руки распускать и довольно-таки нагло. Пригрозила ему, что буду кричать, – он не унимается. Кое-как вырвалась и убежала, даже, кажется, лицо ему поцарапала: утром гляжу – два ногтя поломаны. И еще не нашла свою сумочку с паспортом, служебным удостоверением и косметикой. Ты представляешь?! Сперва думала, забыла у Сильвы, ждала день, другой, а она все не звонит. Даже паспорт никто не подкинул в почтовый ящик, как это делают добропорядочные жулики. Наверно, потеряла в лесу, когда отбивалась от этого хама. А Эгону своему я даже заикнуться не смею, что влипла в такую историю. В заявлении в милицию написала, что паспорт посеяла в поезде, что из-за этого может сорваться свадьба, и мне выдали новый… Как по-твоему, он хотел меня изнасиловать?

– Все может быть, – безразлично ответила Расма, поскольку сейчас ее больше заботило, как бы не растерять в памяти детали рассказа Евы о ее злоключениях.

– Ева, все адамы уже в автобусе, – просунула в дверь голову какая-то активистка. – Можем ехать.

Место рядом с боцманом-итальянцем было уже занято, и Расме пришлось сесть в последнем ряду, где было жарко и трясло. Зато отсюда был прекрасно слышен голос Евы, усиленный репродуктором и сообщавший на английском языке интереснейшие сведения о достижениях вентспилсских строителей за последний год по сравнению с довоенными показателями.

Путь в музей рыболовства преградил сержант милиции, приказавший свернуть на другую улицу для объезда. Однако стоило Еве сказать ему несколько слов, как он поднес руку к козырьку, широко улыбнулся пассажирам и выпалил:

– О’кэй!

– На территории музея киносъемки. Пообещала, что мы будем держаться сторонкой, – пояснила Ева.

Разумеется, они направились прямиком на съемочную площадку – кому не охота поглазеть, как творят современные сказки. В рыбацком домике, временно служившем гримерной, парикмахерша прилаживала к прическе героини фильма смоченный фиксатуаром шиньон.

– Вы уж лучше облейте меня прямо из ведра, только не нахлобучивайте на голову этот мокрый парик! – канючила актриса, чьи собственные волосы красотой не уступали накладным.

– Поскорей, пожалуйста, поторопитесь! – нервничал ассистент режиссера. – У Зигиса кончился хлеб для чаек.

У края площадки стоял могучего телосложения мужчина и, подкидывая в воздух хлебные крошки кружившим над ним птицам, удерживал живой реквизит от соблазна разлететься на поиски рыбешки..

– Чего ты их тут прикармливаешь, эта погань весь халат мне загадила, – раздалась жалоба из другой лачуги.

У Расмы замерло сердце – это же голос бабушки, это ее интонация вечного недовольства! Из овина вышла Рената Зандбург в короткополом, старинного покроя капоте, увидала застывшую от изумления внучку, но сама не смешалась ни на миг.

– У каждого свое задание. Тебе надобно прощупать Лукстынихину невестку, а мне, может, необходимо проследить за главным режиссером. В кино порядочному человеку в закоперщики ведь не выбиться.

Расма вовремя удержалась от критики подобного взгляда. Стоит ли бабусю лишать удовольствия, может, оно последнее в ее жизни. Ей приходилось читать о старых англичанках, которые в преклонном возрасте вдруг бросают на произвол судьбы своих внучат и собачат и отправляются путешествовать. Тетушка Зандбург не могла себе позволить такую роскошь, так пусть ее поразвлечется по своему разумению и по средствам.

– И ты появишься на экране… Как я тебе завидую! Если бы в твои годы я смогла себя чувствовать такой молодой!

– Всему свой черед. Сперва тебе предстоит родить трех дочерей, мужа похоронить.

Тетушка Зандбург гордо удалилась и даже не подумала попросить внучку не выдавать ее.

Куда меньше взаимопонимания было в разговоре между Гербертом Третьим и Коброй. С тех пор, как тетушка Зандбург почти перестала появляться в детской комнате, ребята могли себя тут чувствовать полновластными хозяевами. И тем не менее заходили сюда редко: пропала радость непрестанных мелких стычек, пикировки. А возможно, дыхание суровой действительности заняло в их жизни место игр и шалостей… По сути дела, они незаметно для самих себя оказались на стороне закона и порядка; каждый из них теперь делал все для того, чтобы найти и разоблачить преступников.

Как раз по этому поводу сейчас и происходил «обмен мнениями» между Гербертом и Райтой.

– Я уже слыхал о твоем геройстве, – ехидничал Герберт, – Следили за развратниками и разболтали по всему городу. Если хочешь знать, Вентспилс кишмя кишит такими парочками. Но ты учти: пьянице никогда не додуматься до трюка с поддельными приемниками. А если бы и дотумкал, то сразу завалился бы.

– Ты, конечно, всегда умней всех!

Райта чувствовала себя оскорбленной до глубины души. До такой степени обесценить ее вклад в разоблачение преступников… Не хотелось даже рассказывать, как она купила себе – а значит, и всем «бизнесменам» – почти совсем новый мопед, который собиралась сегодня торжественно опробовать.